Это просто цирк какой-то!

До того дня я не видела таких крупных мужчин. Не то чтобы вокруг мельтешили сплошь карлы – мне, в которой немногим больше полутора метров, любой среднерослый казался высоким, – но человек, вышедший из-за груды хлама, был загорелый, очень высокий и очень широкоплечий, с густой гривой темных, но уже с изрядной сединой волос, с тонкой для такой махины талией, в светлых брюках и в рубашке-апаш цвета топленого молока. И этот классный запах легким облачком витал вокруг него.

– Лютуешь, Витенька? Жертву себе безответную нашел, да? Ребенка тиранишь? – пророкотал низкий грассирующий баритон, и человек шагнул к нам.

Как позже выяснилось, шагнул он прямиком в мою жизнь, чтоб остаться в ней на пять таких коротких и таких бесконечно счастливых лет.

Да, Володя Агеев в номере был нижним – тем, кто стоит внизу, на манеже, под першом или лестницей. Перш он держал на лбу, на плечах и на ступнях ног, ложась на спину в специальную подставку – подушку, тринку[31]. Кроме почти восьмиметрового перша, Володя балансировал и длиннющие лестницы, на которых работало по три человека, и малый гибкий шест с петлей, что опасно изгибался дугой под тяжестью Сашки Якубова, бешено вращавшегося вокруг перша и вокруг своей оси в зубнике – этот трюк неизменно срывал овации у зрителя.

Совокупный вес лестницы и трех гимнастов, работающих на ней, доходил до двухсот килограммов. Со всем этим нужно поймать баланс, нужно постоянно подбегать под работающих наверху партнеров, нужно ежесекундно контролировать амплитуду аппарата. Володя за несколько минут номера худел на полкило стабильно. Его серебристый колет[32] промокал насквозь, до блесток и камней, а лицо еще какое-то время оставалось напряженно-багровым – я же всегда первой видела их лица, когда ребята разворачивались после комплимента, чтобы вбежать за занавес. И несколько лет назад, как я потом узнала, из его ног уже вытащили куски вен, отказавшихся работать в таких условиях. Благо, шрамов было не видно – артисты работают в особых трико, похожих на очень плотные колготки.

Он был такой красивый… хоть и пожилой, конечно – незадолго до нашей встречи Агееву исполнилось целых тридцать шесть лет. Выросшая без отца, я радостно назначила Володю папой. Нет, не так – Папой. И он не возражал. И не подвел ни разу.

Наконец-то появился тот, кому по-настоящему было небезразлично мое цирковое будущее. Володя как-то незаметно встал рядом, и уже через неделю я, что называется, почувствовала разницу: Ковбой, гад такой, перестал орать матерно, а только огорченно всплескивал руками при очередном моем киксе[33], а шарики, булавы и кольца не так больно стучали по мозолям на ладонях. И теперь уже Володя, а не старый клоун и дражайшая Фира Моисеевна мазал очередным пахучим снадобьем мои руки – у многих артистов в кофрах были индивидуально составленные аптечки, рецепты растирок и мазей передавались из поколения в поколение, и снадобья эти оказывались куда более действенными, чем небогатый ассортимент государственных аптек. Кстати, этой же мазью Агеев лечил и распоротый бок медвежонка Гошки в тот день, когда внезапно обезумевшая огромная бурая Машка попыталась затащить малыша к себе в клетку. Рана закрылась буквально через несколько дней.

Не сводя, фигурально выражаясь, восторженного взгляда с Агеева, счастливая от искреннего внимания настоящего большого артиста, я делала успехи. Запястья выворачивались правильным образом – за несколько репетиций Агеев «поставил руку», сообразуясь с моей персональной анатомией. В стойке я как-то незаметно перестала заваливаться назад – имея за плечами пятнадцатилетний опыт артиста-универсала (это тот, кто может работать в разных цирковых жанрах), он научил, как бороться с «переключенными» локтями, которые были моим кошмаром еще с цирковой студии… Ну много еще всего сразу стало получаться у меня в трудной цирковой пахоте. И он обещал подумать, к кому из знакомых жонглеров меня можно будет ввести в номер. «Через годик попробуем», – так он сказал.

Спокойный, немногословный, иронично-мудрый, очень эрудированный, с лучистыми карими глазами, умеющий заразительно хохотать, играть на саксофоне, фортепиано и гитаре, вязать на спицах смешные полосатые носочки, варить и железо, и дивный суп из чего угодно, щедрый и добрый, подвижный и мощный, как очень интеллигентный крупный лев, он стал моим лучшим другом, оставаясь им и потом, вне цирка, когда я вынуждена была уехать домой.