Это самое

Мне снилось: в захолустном кинозале,
в залузганном, под смех и всхлип дверной,
я слушал фильм с закрытыми глазами
и жизнь свою смотрел, как сон дурной,
и порывался встать, когда валторна
звала туда, где ирис и левкой, —
о как я не хотел прожить повторно
мой чернобелый, мой глухонемой,
что был затянут, как канава тиной,
и, как канава эта, неглубок…
Но жизнь свою проспав до середины,
я на другой перевернулся бок.
И снова сплю. И сон другой мне снится,
тот, чаемый давно и горячо:
как будто я освободил десницу
и почесал затекшее плечо.
И вот красивый, тридцатитрехлетний,
и меч, и крест пихнувши под скамью,
я сладко сплю, как казачок в передней,
и авиньонскому внимаю соловью.

Осьмнадцатый век

1

Вплетает, что ни день,
искусник-водомет
златую канитель
в белесый небосвод.

Что ночь, то фейерверк
в падении косом
льет яхонты на мех,
рубины на виссон.

Усердно коренясь
во глубь чухонских глин,
хотя и занят князь
постройкою руин,

но крыши над главой
прилежных поселян
соломою златой
взор княжий веселят.

2

Какие высокие своды
возвел нам осьмнадцатый век,
столетье единой свободы,
к которой готов человек;
не той, что внушает надежды,
а царства купает в крови, —
свободы – от нашей одежды,
свободы – для нашей любви.

Однако я слогом высоким
увлекся. Пускай не любви.
Лукавым он был и жестоким —
изменой ее назови.
Иль в честь той Блудницы Великой —
на пышных плечах горностай —
утехой, амурной интригой —
как хочешь, ее называй.

Но тьма воспаленной Европы
в высокое льется окно.
И наши убогие робы
лежат в беспорядке у ног.
Изменой, утехой, усладой —
как хочешь… но полнится стих
и медом круглящихся лядвей,
и солью предплечий твоих.

А впрочем, я снова съезжаю
на оды возвышенный слог.
Как будто резец над скрижалью,
а не карандаш да листок.
Но как высоки эти своды!
Пред ними все стили низки,
когда кроме этой свободы,
не высмотреть в мире ни зги.

3

Ты победил, Галилеянин.

Все умерли. Подумай только, все!
Никто не спасся. О, какая сила
заключена в чудовищной косе,
что не головки лютиков скосила,
но головы! И меж пустых, никчемных
вроде моей (еще не снесена), —
те, чьи парсуны в рамах золоченых,
а имена – в томах Карамзина!
Не глядя в лица, всем дала по шеям.
И вот на казнь похожая война
закончилась всеобщим пораженьем.

Однако меж побитых был один
нам явленный, должно быть, для примера.
Единственный, Который Победил.
Хотя никто не знает, только Вера.

1981–1987

Север

1