Это цивилизация, мама!

Мои товарищи жили в богатых кварталах, играли в теннис, разговаривали о литературе и философии. В их семьях маму принимали гостеприимно, с радостью. Но она чувствовала себя там, словно на скамье подсудимых. Ей не о чем было говорить ни с молодыми людьми, ни с их родителями. Пусть она становилась там центром внимания: все ее находили красивой и очаровательной, но она-то не любила ни шерри, ни игры в монополию.[8]

— Это и есть твой мир? — спрашивала она меня по пути домой. — Почему они стесняются проявлять свои чувства и держат других людей на расстоянии?

— Нет, мама, ты ошибаешься. Они не так уж сильно отличаются от нас. Просто они выросли в более холодном климате. Еще несколько уроков, и ты все поймешь.

— Но почему они распоряжаются нами? Здесь? У нас? Ты можешь мне объяснить?

— Не знаю. Таков ход истории. Помнишь, мы изучали движение океана: приливы сменяются отливами.

— Тогда пусть поскорее отливают от нас!

Дружки Наджиба были из другого теста. Он тщательно отсеивал их. Из его банды изгонялись все папенькины сынки, задавалы, интеллектуалы. «У этих, — говорил он про последних, — все в голове, ничего в теле». Два-три апаша, готовые отдать за Наджиба жизнь, один раввин — король покера, несколько механиков, профессиональные безработные, официанты, продавцы газет, подпольный адвокат, полицейский комиссар, связанный с преступным миром, — все они были люди действия и твердых убеждений, все самородки, порвавшие со своей средой. Разумеется, и женщины: танцовщицы, барменши, одна прорицательница, одна учительница, насколько я мог об этом судить, она же была и любовницей моего брата, две парикмахерши, чемпионка дзюдо, с десяток билетерш, которые пускали его в кино без билета — брат расплачивался с ними поцелуями (он способен был поцеловать даже кобылу) и своим заразительным смехом. Эти мужчины, женщины и подростки были выходцами из самых разных слоев общества: через них Наджиб знал изнутри всю жизнь города со всеми ее драмами, радостями и страстями. Он был подлинным горожанином, всей плотью и кровью, до мозга костей впитавшим атмосферу родного города.

В своем автомобиле, производившем адский шум, он возил нас с мамой из таверны в притон, с пляжа в казино, из трущобы в гараж. Сидя на верстаке, болтая не достающими до полу ногами, с косичками за плечами, мама наблюдала, как механик собирал по частям мотор, менял колесо, затягивая болты. Она постигала основы механики по несложным объяснениям моего брата.

На центральной электростанции Наджиб объявил маме, что волшебства не существует, что мсье Ктё «старая побасенка для суеверных кумушек» (я привожу его дословные выражения), а что в действительности «существует электричество, от которого зажигаются лампочки и поступает звук в радиоприемник». Если она ему не верит, может спросить у стоящего рядом с ней инженера — это он и его товарищи с помощью машин дают городу электричество.

У него всюду был ход, он отвел ее и на государственную радиостанцию, познакомил там с диктором — подлинным мсье Ктё. Она не хотела верить, рассердилась, чуть не дала Наджибу пощечину: «Этот старый лысый тип со вставными зубами, морщинистой кожей и плаксивыми глазами — мой мсье Ктё?»

— Птичка тоже строит гнездо постепенно, не сразу, — сказал Наджиб. — Не огорчайся, мама, мы для тебя тоже приготовили гнездышко и яички в него положили: в один прекрасный день ты вылупишься.

И мы присутствовали при ее рождении. Она открывала суровую правду, приспособляя ее к своей натуре, отделяла зерна от плевел, в меру своей способности к ассимиляции отбрасывая немного того, немного этого. Иногда протестовала:

— Почему делают хлеб только из одной белой муки? А звук? По-моему, хлеб станет вкуснее, если добавить немного звука, — уверяла она.

Мы давали ей деньги, объясняли, как ими пользоваться.

— Нет, мама, то, что этот банковский билет больше, не значит, что он дороже стоит — наоборот. Смотри! Ты же теперь умеешь читать. Смотри, что написано в уголке.

С сумкой под мышкой она (которой отец всегда обеспечивал доставку товаров на дом: сахар, чай, мясо, овощи, фрукты, масло, мед, хозяйственные принадлежности) с головой окунулась в потребительское общество и стала весьма анархической потребительницей. Она покупала что попало. Все, что было ей еще незнакомо. Протягивала торговцу деньги и с неподражаемой естественностью говорила: «Дайте мне на это что-нибудь».

— Что это такое? — спрашивал отец за обедом.

— Ах, это? — поспешно отвечал Наджиб. — Это один товарищ с рынка мне подарил. Банка мясных консервов.

— Я никогда не ем консервов. Отдай собакам.

— Ладно, папа. Я сам съем.

Это была свинина. Брат обратился за помощью к одному из своих дружков, у которого был велосипед с коляской. Каждый день в определенный час он подъезжал к дому и забирал большую часть вчерашних маминых покупок, чтобы их перепродать — или обменять на сахар, оливковое масло, бутылки лимонада.