Это в сердце было моем

Радист в штабе дивизиона жадно ловит в хаосе голосов и морзянок знакомый голос "Днепра", батарейные телефонисты нетерпеливо дуют в микрофоны трубок, заряженные пушки ждут команды, а тот, кто только и может ее отдать, сидит на дне ямы, ожидая, когда лязгающие гусеницы завалят ее и пройдут дальше.

- Товарищ гвардии... Как же мы?..

Алхимов вдруг смертельно устал. Равнодушно отозвался. Не приказал, посоветовал:

- Уходите.

- А-а... А вы? - голос радиста дрогнул.

- Уходите! - сорвался на крик Алхимов. - Немедленно!

Помощник радиста с готовностью подчинился и ящерицей выбрался из воронки. Сержант не уходил.

- А ты что?! - накинулся на него Алхимов. - И брось ты, брось тут свою немую коробку!

Сержант закинул рацию за спину, продев руки в широкие стеганные лямки, выжидающе посмотрел на лейтенанта.

- Иду, - проворчал недовольно Алхимов. На самом деле никуда ему не хотелось уходить отсюда. Жить не хотелось. Все потеряло смысл, будто он и родился на свет лишь затем, чтобы умереть здесь, рядом с догорающим хутором Францка-Буда, исчезнуть вместе с ним...

- Братцы! Бра-атцы! - испуганно позвали сверху.

- Ты, Федя? - встрепенулся радист.

- Ранило меня, - донесся страдающий голос.

- Помоги, - сказал Алхимов и опять, но уже спокойно велел освободиться от сломанной рации. Он ненавидел ее сейчас, тяжеленную коробку бывшей радиостанции. Надо искать связь, живую, действующую. И - немедленно.

- На какой волне работали?

- Сто восемьдесят три, - быстро ответил сержант. - Второй диапазон.

- Уносите раненого. Поосторожнее там...

- Слушаюсь, товарищ гвардии...

Алхимов полез следом. Перевалился через кольцевую насыпку, скатился, пополз. Оглядевшись, короткими перебежками, прячась за кустики, понесся назад.

Редкие пехотные группы пытались закрепиться, отстреливались. Но что даже бронебойные пули против танков? Горохом в стенку.

От быстрого бега с падениями бешено колотилось сердце, перехватывало дыхание. Пот заливал глаза, взмокла гимнастерка.

- Лейтенант! - неожиданно закричал кто-то над самой головой. - Где ж твоя артиллерия разэтакая?! Огня, огня давай!

Алхимов не заметил, как очутился в неглубоком окопчике, рядом с командиром полка стрелковой дивизии.

- Связь... - с присвистом заглатывая воздух, выговорил Алхимов. - Связи нет... - И взмолился: - Дайте рацию!

- Костюков! - ни секунды не раздумывая, гаркнул подполковник. - Рацию артиллеристу!

Прижимистый батальонный начал отнекиваться, но комполка грозно оборвал его:

- Срочно!

- Пантелеев, - со вздохом повиновался Костюков. - В подчинение артиллериста.

И опять есть связь - два пехотинца с железной коробкой.

- Второй диапазон, сто восемьдесят три, "Волга"! - заторопил радистов Алхимов. - Я - "Днепр".

Не все, еще не все потеряно. Есть зачем жить!

- Лейтенант, - тронув за плечо, негромко сказал подполковник. Алхимов запамятовал его фамилию; впрочем, какое это сейчас имело значение? - Отходим. Надо отходить.

Алхимов энергично замотал головой, оторвался от бинокля.

- Я остаюсь. - Просительно вскинул глаза. - И они.

- Да-да, - поспешно успокоил подполковник. - Радисты с тобой, но мы...

Рядом шмякнулась, с противным взвизгом отрекошетировала стальная болванка противотанкового снаряда. Окончания фразы Алхимов не расслышал. Но все слова на свете сейчас только эти:

- "Волга", квадрат семь, пять снарядов. Огонь!

- Огонь! - эхом повторил радист-пехотинец. Нетерпеливое, до зуда в ладонях, ожидание далеких выстрелов.

А танки - вот они, видны черные жерла пушек.

"Уменьшить, уменьшить прицел! - с огорчением понял свою ошибку Алхимов. - Меньше на два, нет - на три - в самый раз будет".

Перелет! Что и следовало ожидать. Впрочем, нет, недолет, минус. Танки ведь переместились левее по фронту. И, если опять не сманеврируют по курсу, пойдут в створе. Они - цель, наблюдатель, орудие - теперь на одной прямой. С учетом упреждения, времени на передачу и выполнение команд, до танков будет... А ничего уже не будет: и цель, и наблюдатель совместятся в "яблочке". Никакого смещения, ни по направлению, ни по дальности. Идеальный случай для стрельбы с закрытых позиций. Такой случай рассматривается только в классической теории. Наблюдатель в "яблочке" - уже не стрельба по вражеской цели, не только стрельба по цели. Огонь на себя, самоубийство. Или - самопожертвование.

Он имел право торжественно скомандовать: "Огонь на меня!".

- Прицел меньше два. Огонь!

- Передал, товарищ командир.

Все-таки ты не один, с тобой еще двое. И бой не окончен.

- Сматываться! За мной, бегом!

Они отбежали метров тридцать и свалились в полуразрушенный ход сообщения. Тугая волна ударила в спины, столкнула вниз, уберегла от смертоносного веера осколков. Лишь что-то больно вдавилось в живот и в бедро. Нет, не ранен, камень, наверное. Ну что, как стрельнули?

Танки, все тринадцать, на ходу, а несколько бронетранспортеров отстали.

- Прицел меньше...

- Сейчас... - Радист никак не отдышится. Алхимов только теперь и мгновенно увидел, какой он пожилой, старый этот радист. И напарник его. Оба полуживые от непомерного для такого возраста физического напряжения. Он, Алхимов, моложе раза в два и то...