Это в сердце было моем

Невысокий, юношески хрупкий, придавленный железной коробкой рации, полуоглохший лейтенант бежал к оврагу. Откуда только и силы брались! С раннего детства, босого и голодного, втянулся он в работу. Щуплое на вид тело было крепким и жилистым. Потому и живучий, выносливый такой. Только всему есть предел, а он уже был за своим физическим пределом. Но что физическая сила, как не верхушка, маленькая, зримая часть айсберга человеческого духа! Неопределимый в обычных условиях генератор энергии, богатырский аккумулятор, питающий мышцы солдата в бою.

Алхимов догнал их. Танки, как он и рассчитывал, сгрудились вдоль оврага. И пока немцы искали через перископы и узкие щели триплексов дорогу, пока совещались, решали, Алхимов, маскируясь зарослями жасмина, сполз в овраг и устроился под обрывом в глинистой нише.

Антенна болталась ожерельем из стальных катушечек. Где-то зацепилась скоба натяжки внутреннего тросика, но Алхимов не сразу это сообразил и испугался. В груди образовалась пустота. "Да что же я!" - в голос обругал себя и попытался отогнуть скобочку. Она не поддавалась, дрожали, не слушались пальцы. "Сейчас... Спокойно... Сейчас..." - торопил и подбадривал он себя, а ничего не помогало. Тогда он, как в детстве когда-то, сунул в рот пальцы и прикусил их. Острая боль вернула самообладание.

Антенна заворочалась, как живая, и - выпрямилась.

Увеличительное стекло над шкалой светилось багрово и тускло: резко упало напряжение. "Еще раз, ну последний!" - выклянчивал, ублажал аккумуляторы Алхимов, будто они впрямь могли послушать его и поднатужиться.

- "Волга", "Волга"! Я - "Днепр". Прием. "Волга"?

Он обрадовался ей, словно чудом вернувшийся из запредельных далей, заблудший, трижды потерянный сын.

- "Волга"! Я Алхимов, Алхимов! Ориентир восемь, ближе пятьдесят... Отставить пятьдесят! Ближе семьдесят пять, ближе семьдесят пять! Да! Левее сорок! Восемь снарядов! Дивизионом! Скорее! Огонь! Огонь! - просил, молил, требовал, приказывал он. - Скорее!

"Огонь"... - с трудом различил замирающий голос. Аккумуляторы отдали все без остатка. Последний всплеск. И - последняя надежда. Но команда дошла, дошла до штаба дивизиона! Сейчас - последний удар.

Он вывалился из ниши и кинулся влево по дну оврага. Десять, двадцать, пятьдесят метров - сколько успеть, но отбежать, укрыться за поворотом, отгородиться, пусть относительно, малость, но отгородиться от обреченных танков. Это они, они обречены. А он, ему еще жить и воевать. До полной и окончательной победы...

Его швырнуло лицом и грудью в жесткую траву. Жесткую и упругую, как волна. Зеленая волна вздымалась, поднимала на гребень, сбрасывала в пучину. И опять - вверх, к солнцу. Оно должно было быть, но его не было: вместо неба и солнца - черная буря, смерч, извержение вулкана.

Так продолжалось долго, бесконечно, невыносимо долго, целую жизнь. Вдруг что-то изменилось. Канонада опустилась в чрево вулкана, отдалилась гроза. Снаряды рвались глухо, будто в закрытом, задраенном пространстве. Что-то скрежетало, разламывалось. Алхимов скорее угадывал, чем различал звуки. И понял к несказанной радости, что попал. Попал!

Очумевший, вскочил на ноги и тут же упал: колени подломились. Затошнило, судороги сводили горло, живот. "Контузило..." - вяло и отстраненно подумал он.

Все-таки ему удалось подняться на четвереньки и, подтягиваясь за ветки кустарника, вскарабкаться наверх.

Он сидел на краю оврага и смотрел на свою работу. Никогда еще, ни в той, не вспомненной сейчас довоенной жизни, ни во все фронтовые годы - ни разу не испытывал Алхимов такого беспредельного счастья.

"Попал, попал, попал!" - ликовало и пело внутри.

Ближний, обезглавленный танк стоял без башни. Другой, с обвисшей гусеницей, лежал на боку. Третий и четвертый жарились в смолисто-багровых кострах. За броней рвались снаряды, выщелкивались и лопались, как каштаны, патроны. В стороне и поодаль замерли еще два танка, брошенные в панике экипажами. Все люки, башенные и лобовые, откинуты...

Так вдруг сдавило виски, что Алхимов чуть не застонал. Или застонал: в ушах звенело. Будто непрерывно зуммерило, будто через многие версты долетал колокольный перезвон.

Гитлеровские машины застряли и на левом фланге. Там их расстреливали в упор орудия прямой наводки. Но бой еще не закончен, а от рации и следа не осталось: выемка утонула в косой воронке. Надо встать, найти пехоту, оправдаться перед комбатом по фамилии Костюков. Старички-радисты не виноваты. Это все танки. Вот они, шесть штук, мертвые все. Остальные убрались назад. Пока... Надо встать, заставить себя встать. Надо идти. Надо. А где Бабич с ребятами?..