Это великое море

Жак (Мише). Вы слышали? Он ничего не понимает! В том-то и состоит преимущество помощника официанта. Так во всем остальном он ниже официанта: зарплата, само собой, чаевые и чтобы рот не смел раскрывать. Но что? В смысле цвета он превосходит! Внешний вид тоже чего-нибудь да стоит, верно? Я слышал, бывает еще голубой. И желтый. (Поворачивается, как будто хочет уйти, останавливается, указывает на свой костюм.) Субботний вечер, не работаю, почему бы не прогуляться? Не вывести его проветриться? Целиком, комплект – брюки и пиджак! (Уходит.)

Миша заходит обратно в дом. Ноах и Пнина появляются в своей квартире.

Ноах(покачивается, опускается на стул). Что такое? Почему все качается?

Пнина. Это из-за свечей.

Ноах. Свечей?.. Когда ты уже прекратишь изворачиваться? Почему не скажешь прямо: ты выпил лишнего! Включи электричество, хорошо?

Пнина в нерешительности смотрит на него.

Прости… Разумеется. Да… Я… Я сам зажгу. (Поднимается со стула и остается стоять посреди комнаты.)

Пнина(выходит в соседнюю комнату взглянуть на спящих детей, возвращается). Все в порядке.

Ноах. А?..

Пнина. Дети… Они спят.

Ноах. Да ну?! В самом деле? Их не украли? Не похитили?

Пнина. Ты прав, я ужасная трусиха.

Ноах. Ты не трусиха, ты упрямая женщина. Ни за что никогда не уступишь. Цепляешься за свой страх, как будто это спасательный круг. Нашла сокровище!

Пнина. Ты сердишься на меня.

Ноах. Ты должна научиться получать удовольствие и от этого. От дружеских встреч и приемов. Да! И в субботний вечер тоже! Вместе со мной. Ты думаешь, мне это было легко? Не слышала их? Адвокат по переписке!.. Конечно, они-то учились в Лондоне и Бейруте. Правильно! Признаю – виновен. Разве только это? Оставил ешиву, перессорился со всей семьей, пока учился по переписке. И в дополнение к этому еще зарабатывал вам на хлеб – пока учился по переписке. И еще сражался, защищал Иерусалим. Тоже виновен. Стыд и позор, верно? (Покачивается, хватается руками за спинку стула.) Для чего?.. Зачем я встал?

Пнина. Ты хотел включить свет.

Ноах. Да. (Делает шаг, покачивается, падает на стул, смеется.) Но я научился получать удовольствие! Вот именно. Я им показал, что значит выпить и закусить. Как следует закусить! Там не существует режима экономии, о нет! Икра, самая настоящая – красная и черная, не какой-нибудь вам яичный порошок. Да, человек должен уметь наслаждаться хлебом и вином, но черной икрой и виски тоже! Хлеб и виноградная гроздь… Пожалуй, это то, что мне сейчас нужно!

Пнина. Принести тебе?.. Хочешь поесть? Теперь?..

Ноах. Теперь, теперь! Да, у меня разыгрался аппетит. А что – как они? Им подают всякие яства, отборнейшие плоды земли, и они, видите ли, делают великое одолжение, если соглашаются от них отпробовать. Спесь и жеманство не позволяют людям даже поесть по-человечески. Это грех. Не меньший, чем обжорство, и пьянство, и погоня за всяческими удовольствиями – оборотная сторона той же медали. Высокомерие – вот как это называется: пройти мимо, не прикоснувшись. И если б хотя бы была беседа! Сказали бы что-нибудь интересное. Процессы, дела, успехи – скукотища! Если адвокат, так, значит, сушеная вобла? Вяленая селедка?

Пнина(ставит перед ним хлеб и виноград, смеется). Почему вдруг – вяленая селедка?

Ноах(ест). Почему вдруг?.. Вяленые сельди – о чем они говорят?

Пнина(смеется). Я не знаю.

Ноах. О делах! О выигранных процессах, о своем месте в бочке с рассолом, кто лежит на дне и кто пристроился повыше. У кого больше соли во рту, у кого поменьше. И разговаривают все тихо, вежливо, прилично. А то еще подумают, упаси Боже, что они ожили. Снова засолят. Едят и пьют в меру, ничего, разумеется, не пачкают, не марают, не выставляют себя на позор.

Пнина. Ты не…

Ноах. Я – да! И плевать, пускай смеются, пускай издеваются. Человек – не селедка, человек создан по образу и подобию Божьему, верно?

Пнина. Да, так написано.

Ноах. Человек – велик, широк, безмерен. Как море! Он не должен тратить себя на ерунду: карьеру, работу, успех. Есть Вселенная, есть философия, литература, красота, политика! Нужно орать во все горло – громко, воодушевленно. Набрасываться, хватать обеими руками, с разинутым ртом, пусть валится, пусть пачкает, пусть неприлично! Не бояться, что начальник заметит, что он выпучит глаза. (Смеется.) Между прочим, у него роман с секретаршей. Заходят к нему в кабинет, закрываются, через десять минут выходят – все скромненько, молчком, будто больной с медсестрой, будто укол сделали или нарыв вскрыли.