Читаем Это всё для меня… полностью

Это всё для меня…

Татьяна Богдашкина

Смерть всех подряд, как косою, косила.

Ныне цветов лепестки распускаются

Там, где настигла бойцов вражья сила.

Враг отступает, и бой завершается…

Кто вы, солдаты, так мало пожившие?

Нам рассказать о себе не решаются

Головы с честью на землю сложившие.

Дней тех сражения сердца касаются,

В памяти нашей внезапно возникшие.

Строчкой имён с обелиском срастаются,

Ныне живущие, прежде погибшие.

Подвиги павших в годы военные

Не потускнеют, их жизнь повторяет.

Ваших имён позолота священная

Светлым сиянием мир озаряет.

2005 г.

Зубопротезная амбулатория

Мамочке своей посвящаю

Слепило солнце ярким блеском,

В его лучах сверкал ручей.

Была война, но гибла стужа,

Бежали девочки по лужам

Учиться на зубных врачей.

На фотографии родные лица.

Красивы, молоды, как не влюбиться?

Причёски модные, чтоб сверху валиком,

А на ногах у всех – чулки и валенки.

Зубопротезная амбулатория…

У каждой девушки своя история.

Вмешалась в юность их пора военная.

Какая жизнь была? Обыкновенная.

Они работали, учились,

Влюблялись, ссорились, мирились.

На танцы в «Хлопчик» или «Драм»,

Что жизнь без радостей и драм?

Чем отличались от сегодняшних девчонок?

Да тем, что ждали дома похоронок

И слушали сирены по ночам,

Да хлеб на карточки, по триста грамм.

И было в жизни их ну всё как есть,

Но было нечего надеть и было нечего поесть…

В их школе – госпиталь, а были классы.

Они копали рвы, окопы рыли.

Бойцам глаза и уши из пластмассы

Их тоненькие пальчики лепили.

На фотографии родные лица.

Красивы, молоды, как не влюбиться?

Вмешалась в юность их пора военная,

Какая жизнь была? Обыкновенная…

Послевоенный фокстрот

Моим родителям

Чуть колыхнулся платья нежный шёлк,

Мелькнули туфли на высоких каблуках,

Ещё мгновенье, и оркестр замолк бы —

Так в быстром танце ты была легка.

А он в матросских клёшах так высок,

Так статен, виртуозен и силён…

Неужто танец тот имел свой срок?

Да полноте, закончился ли он…

Фронтовой шофёр

В промокших валенках, по вешним лужам

И под свинцом трассирующих пуль

Прошёл войну, держа в руках натруженных

То пистолет, то заступы, то руль.

И вот Калужской области околицы

И от Маруси ясных глаз ответ.

Как сердце ни покой – не успокоится,

«Держи, дарю трофей – велосипед».

Так сотни жизней строились,

И вы одной из них достойное начало.

Как много зим и много-много лет

Вас с ним встречало и не разлучало…

Дядя Женя (новелла)

Он был очень скромен и стеснителен до болезненности. На фронт ушёл девятнадцатилетним. Их учили где-то в Свердловской области, потом перебросили на передовую.

Совсем ещё мальчику пришлось командовать отделением взрослых мужей, разных по национальности и по складу характера, в этом страшном пекле, где ночь, утро, и день – всё перемешалось, где кругом горело, разрывалось и ухало, кричало от боли и погибало…

Худенький, в солдатской каске с перепачканным копотью и окопной грязью напряжённым лицом, на котором отразилось всё сосредоточение физических и духовных сил, когда забыты страх, боль, всякое неудобство, тоска по дому, по чистому белью – по всему тому, что приходится защищать во всём этом аду, когда уже не чувствуешь своего тела, и движет тобой один порыв, в котором есть уже что-то неземное, поднимающее тебя какой-то неведомой силой над этой истерзанной, измученной, исстрадавшейся матерью-Родиной…

Так и вижу его, именно таким. Так и представляю… Он не был красив, судя по фотографии. Совсем ещё мальчик. По-юношески длинная и тонкая шея, чуть вздёрнутый нос бульбочкой, удлинённый подбородок. Да, подбородок некрасивый, кажущийся слишком длинным на худом лице.

Его ранило осколком от снаряда. Ему оторвало всю нижнюю челюсть. Отбросило в грязь, окровавленного, и уже жалкого, и маленького в своей беззащитности. И какой ужас: он умер не сразу! Какое-то малое время оставался жив. Что он чувствовал, кроме боли, которую невозможно было вытерпеть, что в последний раз мелькнуло в его сознании? У этого мальчика, который ещё ничего не видел в жизни и уже так много выстрадал. Наверное, мама, которую очень хотелось позвать на помощь и крикнуть ей и всему этому миру: «Нет, меня не убили! Этого просто не может быть!». Или он умер, так и не поняв, что убит, и в сознании только и успело вспыхнуть: «Сейчас всё пройдёт».

Когда уходил на фронт, не стерпел, дойдя до половины улицы, оглянулся на дом. У ворот стояла мать, моя бабушка, у которой от его взгляда так и полоснуло по сердцу: «Не вернётся».

Я не знала своего дядю. Меня ещё не было, когда он погиб. Но нет-нет, да и мелькнёт до боли знакомая черточка в моём сыне – Жене, и внутри что-то сладко сожмётся.