Однажды вечером мы ехали домой с мероприятия, пробудившего немало вопросов в их юных головах. Мы познакомились с Боно, лидером группы U2, на частной вечеринке в Лос–Анджелесе, где он говорил о кампании Product Red по сбору средств в фонд помощи беднейшим районам мира и поддержания местной экономики. Наша старшая дочь Эна вручила ему стихи о положении африканских отцов и матерей, которые сама написала. Боно прочитал их, особенно отметил одну удачную строчку, поцеловал Эну и колоритно, на ирландский манер пообещал «всю дорогу до Дублина держать ее стихи у самого сердца, в нагрудном кармане пиджака».
На обратном пути наша девятилетняя дочь Лета подала голос с заднего сидения:
— А по–моему, эти религии никогда не будут жить дружно. Ничего у тебя не выйдет, пап.
Эна принялась спорить с ней, а Лета упрямо твердила, что иудеи, мусульмане и христиане просто не захотят.
— Слишком сложно, — объяснила она. — Люди хотят делать только то, что им хочется. И все хотят быть правыми.
Ни моя жена, которая вела машину, ни я не нашлись с ответом. Я задумался, дети не сводили с меня глаз. Два самых нежных существа, которых мы знали, обсуждали труднейшую из проблем земли.
Им
Я размышлял, согласились бы архиепископы, влиятельные муллы, главные раввины, почетные профессора, могущественные политики и ведущие экономисты придвинуть стул и пригласить будущее присесть к ним за стол переговоров и, может быть, приготовить еще несколько стульев — места для моей дочери или ваших детей.
Увы, такое случается редко. Только настоящее с его соображениями, касающимися непосредственного состояния экономики, политики и религии, приглашается за стол переговоров. Подрастающее поколение в дискуссиях не участвует. Мы не спрашиваем: «А как отразится это решение на людях, которые будут жить через пятьдесят или двести лет?» В своей книге «Ортодоксия» Г.К.Честертон высказал убедительный призыв чтить традиции и прошлое вместо того, чтобы поклоняться настоящему. По–видимому, мы приближаемся к новым вехам мышления, когда мысль Честертона о «демократии, разрастающейся во времени», будет охватывать и будущее[113]
.Центром нашего внимания является
А если Бог воспринимает нашу религию глазами детей, которые унаследуют землю после нас, и судит ее такой, как видит? Почему бы тогда не прислушаться к вопросам, которые задают дети? «Защитники Бога выслушали бедных?» «Они поняли, что обижают других?» «Они любили землю?» Что будет, если мы начнем толковать наши священные тексты и традиции не в тиши кабинетов, не в славе храмов, и не для того, чтобы сберечь прошлое, а, по сути дела, не пытаясь ничего доказать? Что было бы, если бы мы взялись изучать нашу веру, практиковать ее и молиться под пристальным взглядом наших сыновей и дочерей? Что если бы мы проявляли религиозность не просто как иудеи, христиане и мусульмане, братья и сестры в вере, а как матери и отцы?
Смех, слезы и спонтанный подъем
На следующее утро после визита моих родителей в церковь я подъехал к ней раньше, чем обычно. Я припарковал машину, вышел на пустую стоянку, где днем раньше мы стояли в кругу родных и друзей. Дух Божий еще витал здесь, прохладу калифорнийской ночи уже вытесняло тепло встающего солнца. Меня переполняла радость от встречи с Богом и сожаления о жизни, потраченной на борьбу из–за религии.
Мне неудержимо хотелось засмеяться.
Над своей религией.
Так я и сделал; я засмеялся, находясь один на стоянке. Мы, люди, смеемся, реагируя на несоответствие. Смех — один из способов справиться с расхождениями нашей жизни[114]
. Вот наша мечта о мире, а вот, пожалуйста, — сам мир. Вот надежды, которые мы возлагаем на свою религию, а вот и сама религия.И все мы — мусульмане, христиане, иудеи, атеисты, индуисты, буддисты, колдуны и так далее — согласимся, что между нашими сокровенными чаяниями и нашим опытом есть несовпадение. Это печально и вместе с тем прекрасно. И смешно. Богослов Томас Оден пишет: