Это же я…

Но даже несмотря на то, что со мной рядом теперь всегда был Леша, и на то, что наш быт становился все более комфортным, непрерывные гастроли постепенно давали о себе знать. Однажды я с удивлением обнаружила, что не могу встать с кровати. Звенит будильник, я его выключаю – и… не могу двинуться. Ругаю себя, подгоняю – ничего не получается. Тело отказывается подчиняться мозгу. Слезы текут рекой, но это помогает мало. Когда та же ситуация повторилась снова и снова, я насторожилась. Дальше все стало еще хуже – я погрузилась в какое-то странное состояние, в котором перестаешь понимать, что сон, а что явь. Слабость, дрожь в ногах, руки немеют, и такое чувство, будто их колют иглами. Я перестала спать, у меня совершенно пропал аппетит. Я не могла пройти по прямой, меня шатало, как травинку на ветру, хотя никаких предпосылок для этого не было – я не пила и ветра вокруг не наблюдалось. В общем, певица Максим превратилась в зомби. И даже выходы на сцену уже не радовали. У меня не было сил аккумулировать радостные эмоции, собраться, сконцентрироваться, даже просто улыбнуться. И это было ужасно, потому что я понимала – зрители вообще не виноваты в том, что у меня закончились силы. Они приходят посмотреть на артиста, а тот уходит с половины концерта, просто потому что иначе грохнется в обморок прямо у микрофонной стойки.

Нет, конечно, можно было бы все вытерпеть, как-то собраться, еще день простоять. Еще три дня. Еще две недели. Знать, что вот сейчас будет трудно – а потом ты приедешь домой, отоспишься, наешься каких-нибудь таблеток от больного горла, от головы, от нервов. Выдохнешь. Но проблема заключалась в том, что я вообще не понимала, когда закончатся гастроли. График был расписан минимум на год вперед, и новые концерты все прибавлялись и прибавлялись. Пошла к начальству просить о пощаде. «Ты что, Марина, какие выходные?! – удивились руководители. – Так хорошо все идет! Нельзя останавливаться! Куй железо, пока горячо. Ну, годик еще потерпишь, два в крайнем случае – и там уже отдохнешь. И потом, у тебя же есть отпуск – в январе две недели и в июле, вот и отдыхай». Я кивнула и пошла дальше ковать железо. Но однажды, сидя в зале ожидания аэропорта, вдруг поймала себя на мысли: «Так вот ты какое, умопомешательство!» В тот момент у меня в ушах раздавался звук, так нежно любимый всеми артистами – казалось, что полный зал скандирует мое имя: «Мак-сим, Мак-сим». Но только этот звук в моей голове трансформировался в какой-то ужасный шепот, как из фильма ужасов. И он никак не заканчивался. Я сидела на чемоданах, держалась руками за голову и пыталась хоть как-то прийти в себя, усмирить этот мерзкий звук. Но он не прекращался. «Мак-Сим!»

До суицидальных мыслей дело не дошло, но я чувствовала, что они где-то рядом. Но самое страшное – я не хотела больше писать песни.

И вот тут уже я всерьез начала мечтать о таких вещах, о которых думать вообще-то ни в коем случае нельзя, чтобы не накликать беду. Я размышляла: «А хорошо было бы взять и сломать ногу… Или заболеть так, чтобы врачи насильно упекли в больницу, привязали к кровати и поставили капельницы. Вот тогда бы точно никто не смог потребовать, чтобы я отыграла концерт». Я была в отчаянии. Заблудилась. Потерялась. Не понимала, куда мне идти дальше и хватит ли у меня сил на эту дорогу. Есть ли в моей жизни цель? Или все, к чему я стремлюсь, – это приехать в незнакомый город и отработать концерт? И так изо дня в день, из года в год. До суицидальных мыслей дело не дошло, но я чувствовала, что они где-то рядом. Но самое страшное – я не хотела больше писать песни. Нет, конечно, когда накатывало вдохновение – сопротивляться ему было невозможно. Помню, как я лежала животом на деревянном полу в номере одной из питерских гостиниц, выцарапывая карандашом на лакированных досках слова песни «Мой рай». Ручки и бумаги не нашлось, а записать необходимо было срочно, пока текст еще был в памяти. Так что новые песни появлялись даже помимо моей воли. Но я прекрасно отдавала себе отчет, что будет дальше. Запишу сингл, надо будет снимать клип, писать альбом и снова отправляться в тур в его поддержку, а это значит, что кочевая жизнь, которую я уже не в силах переносить, продлится еще как минимум на год. В общем, силы мои были совсем на исходе, и неизвестно, чем бы закончилось это состояние, если бы не случай, который снова развернул мою жизнь на сто восемьдесят градусов.

…силы мои были совсем на исходе, и неизвестно, чем бы закончилось это состояние, если бы не случай, который снова развернул мою жизнь на сто восемьдесят градусов.

Глава 4. Научусь летать с тобой на небо