Это же я…

Музыканты мои всегда эту традицию поддерживали и, даже если смертельно уставали, все равно терпеливо дожидались, пока я со всеми сфотографируюсь. У нас очень дружный коллектив, могу сказать без ложной скромности. То есть до такой степени дружный, что нашему клавишнику или барабанщику могла в пять утра прийти эсэмэска от какой-нибудь поклонницы: «Скажи, пожалуйста, что сейчас делает Марина?» У наших зрителей, видимо, складывалось такое ощущение, что мы и живем всем кагалом в одной комнате. И барабанщик может в пять утра оторвать голову от подушки, оглядеться вокруг и отчитаться, что Марина на соседней кровати спит, а клавишник на раскладном диване в углу в это же время читает «Сагу о Форсайтах». Хотя временами так оно и было – мы месяцами зависали в студии, записывая альбом, жили в одном концертном автобусе, который возил нас по городам и весям. А если мне заказывали отдельную машину, какой-нибудь, скажем, представительский «Мерседес», я просила его отменить, потому что у меня было четкое правило – передвигаюсь только вместе с коллективом: в одном автобусе и в одном самолете, экономклассом. А если кто-то из организаторов хочет повысить класс обслуживания, я говорю: «Пожалуйста, но только с тем условием, что билеты в бизнес-класс вы покупаете всей команде». Живем мы в одинаковых номерах и в одинаковых условиях – если удобства во дворе, то у всех. Мы всегда друг за друга горой стояли, и я лично готова была рвать зубами тех, кто обижает моих ребят. Помню, давали какой-то большой сборный концерт. Гримерок, как всегда, на всех не хватало, и артистов поселили в общие комнаты по несколько человек. Мы, уставшие и разбитые после дальней дороги, доплелись до своей гримерки, мечтая об одном – сесть и хотя бы на секунду вытянуть ноги. Обстановочка нас ожидала спартанская: стульев нет, диванов нет, посреди комнаты – единственное зеркало, а перед ним, спиной ко мне, сидит человек с сеточкой на голове и в длинном платье, которое разлетается по полу. Вокруг суетятся гримеры, костюмеры, помощники. Я бросаю на человека секундный взгляд и думаю: «Пародист какой-то, что ли? Обычно они такие платья любят надевать на сцену». Смотрю на часы – скоро наш выход. Моя танцовщица решила подправить прическу и встала позади стула этого человека, чтобы увидеть себя в зеркало. И тут же кто-то из его помощников грубо ей сказал: «А ну отойдите от артиста!» Я, слыша это, чувствую, что у меня начинает закипать кровь. Набираю в легкие побольше воздуха, чтобы произнести монолог в духе: «Вы тут расселись, а это девочка, ей восемнадцать лет, и ей нельзя даже в зеркало глянуть, да кто тут еще артист!» И дальше в таком же стиле. Девчонки, которые уже к тому времени научились считывать мое настроение по одному только движению руки, шепотом говорят: «Марина, можно тебя на минуточку в коридор?» И чуть ли не силой уводят. А там, тем же таинственным шепотом, спрашивают: «А ты вообще узнала, кто это был? Нет? Эдита Пьеха!» И я внезапно понимаю, что еще секунда – и мой монолог, полный праведного гнева, обрушился бы на голову Эдиты Станиславовны. Это ей я бы сейчас объяснила в популярных выражениях, кто тут настоящий артист! «Все, – подумала, – пора идти на курсы управления гневом, а то так до беды недалеко!»

Но несмотря на то что за своих я умела воевать до последнего, отношения в коллективе никогда не были панибратскими. Субординация соблюдалась железно.

Но несмотря на то что за своих я умела воевать до последнего, отношения в коллективе никогда не были панибратскими. Субординация соблюдалась железно. Если выдавался свободный вечер, мы могли все вместе пойти в кино или просто прогуляться, подышать, скажем, свежим сибирским воздухом. Но это вовсе не означало, что при обсуждении каких-то ключевых рабочих моментов перед концертом или на саундчеке музыканты могли подойти ко мне, хлопнуть по плечу и сказать: «Да ну, Марин, чего-то ты сейчас чушь какую-то сморозила, не будем мы так делать!» Последнее слово всегда было за мной, и решения принимала я. Среди музыкантов других команд ходили слухи о том, что Максим – тиран и деспот, совсем загоняла своих ребят, в грош их не ставит. Но мне всегда казалось: тот факт, что почти вся моя группа играет со мной еще со времен репетиций первой программы в Казани, о многом говорит. Была бы я тираном, вряд ли люди столько лет терпели бы меня.

Музыкантов своих я всегда любила и ценила, но при этом держалась несколько обособленно. Мы могли поболтать о музыке или путешествиях, но свою душу никому из них я не изливала, не жаловалась на разные жизненные неурядицы и не плакалась в жилетку. Мне всегда казалось, что такие разговоры – проявление слабости, а этого я допустить не могу. И был только один раз, когда я позволила себе расслабиться.