Это злая разумная опухоль

Но даже если они подчинятся, даже если завтра весь мир объединится и откажется от углеводородов, – нас все равно ожидает трудная дорога. Кораблик уплыл, углерод уже в атмосфере, и тепловая инерция гарантирует, что даже при самой благоприятной траектории нам станет хуже прежде, чем станет лучше. Так что да: у нас до сих пор есть все основания верить, что мы смываем планету прямиком в сортир.

Тут ничего не изменилось.

Изменилось лишь то, что наконец-то среди плохих новостей проглядывает немножко хороших. Где раньше не было ничего – одно только море неочищенных сточных вод, простирающееся до горизонта, – теперь среди фекальных масс местами пробиваются зеленые ростки. Их мало, но больше, чем было раньше. И это к лучшему.

В нынешней ситуации я приму то, что могу получить.

Наименее невезучий ублюдок (The Daily, 22 мая 2016 года)

Врачи говорят: он живет у тебя на коже, дожидаясь ранки. Они говорят, что стоит ему попасть внутрь – и твоя судьба будет зависеть только от случая. Он не всегда превращает кишки в кашу; иногда можно отделаться больным горлом, а порой и вообще ничего не происходит. Они могут даже признать, что ему не всегда требуется открытая рана. Известны случаи, когда люди заболевали и умирали от синяка, стукнувшись об дверь.

А вот то, что заболеть можно, следуя указаниям врача, – об этом тебе точно не говорят. Именно так я и очутился в отделении интенсивной терапии, сквозь морфиновый туман смотря на лицо, озабоченное выражение которого процентов так минимум на пятьдесят семь состояло из боязни судебного иска. Я заразился плотоядной болезнью не из-за двери и не из-за зиплайна.[70] Я подцепил ее на двойной штанцевой биопсии – то есть когда в меня воткнули пару игл размером с бивни нарвала. Видите ли, у меня на ноге была болячка. Им нужно было исследовать ее повнимательнее. А в это время мистер Стреп ожидал на моей коже открытия новых горизонтов для покорения.

Реальность возвращается с оговорками. Впоследствии трудно понять, что случилось на самом деле, а что – нет и какие лоскутные композиции твой мозг сшил на скорую руку во имя пущей драматичности. Я помню, как проснулся, покрытый желатином, в операционной, уставленной коробками из-под яиц; я почти убежден, что это была галлюцинация. Я помню голос своего брата в телефоне между операциями, высмеивающий мою позицию относительно глобального потепления. (Это тоже может показаться вам галлюцинацией, но только если вы не знаете моего брата.) Я практически уверен, что медсестра в палате интенсивной терапии была реальной – та, что встала у кровати, где я умирал, и сказала:

– Вы писатель? Знаете, я сама работаю над книгой; может быть, если выкарабкаетесь…

По крайней мере одно воспоминание реально, без всяких сомнений. Моя партнерша, Кейтлин, его подтвердила, и хирург это повторил; даже сейчас я ежедневно проигрываю его в голове, точно какую-то жестокую антимантру: «Еще пара часов – и вы были бы мертвы».

Пара часов? Да я в приемном покое просидел дольше.

Четырнадцать часов минуло от «конечно, тебе больно, у тебя в ноге только что проделали две дырки» до озноба, рвоты и самобичевания: «Ну же, ты здоровый крутой полевой биолог. Ты на Змеином острове вырезал себе атерому из паха с помощью ржавой бритвы и бутылки медицинского спирта». Я помню, как задремывал с мыслью, что это просто какая-то мерзкая суточная зараза, что утром я обязательно почувствую себя лучше. Кейтлин не дала мне уснуть; она не дала мне умереть. Вместе мы соорудили импровизированный бандаж из старых джинсов, чтобы я мог доскакать до такси без криков.

Двадцать часов и череда белых халатов, говоривших «целлюлит» и «ничего серьезного» и «погодите, а час назад эти черные пузыри оттуда сочились?». Когда-то тогда я и рухнул: в одно мгновение мужественно трепался с друзьями и сиделками, а в следующее – смотрел на свет, в то время как медсестры шлепали меня по щекам и закрепляли лицехвата из «Чужого» над моим ртом. Не знаю, сколько мгновений потерялось в черном пространстве между этими.

Гниль из моей ноги выскребли чуть позже полуночи. Пришлось сделать два подхода. В общей сложности от Первого Контакта до Порога Смерти прошло сорок часов; было бы их сорок два – и вы бы этого не читали. Я прожил несколько недель с кратером размером с Австралию в икре, видел, как мышцы движутся, словно мясные поршни, каждый раз, когда мы меняли повязку. Для биолога и фантаста, впрочем, это было круто. Я писал в блог; играл в спелеолога, залезая в ногу ложками-вилками и ватными палочками, делал фотки, производил впечатление на медсестер и заставил половину «Реддита» проблеваться обедом. В конце концов у меня с ноги срезали теркой полоску кожи, приделали ее степлером поверх дыры и сказали не беспокоиться, что от раны немного несет гнилой рыбой. У меня на ноге здоровый шрам в форме вагины, зато нога у меня все еще есть – и всего через шесть месяцев после того, как какой-то злобный микроб превратил ее изнутри в комковатое мясное пюре, я вернулся к девятимильным пробежкам.