Этология стадных животных

В три часа ночи меня сменил Тулибек. Он полушутя, полусерьезно клял долю табунщика, вспоминал шоферское прошлое, Токаеву молодую жену, заставившую бригадира в такой буран уехать домой, в общем, все, что только можно было помянуть недобрым словом. Между тем напор ветра уже стихал, а может быть, мы привыкли к нему. У балка я расседлал Серого, накрыл попоной, потом еще часа два лежал на нарах, не раздеваясь, дожидаясь, пока можно будет его кормить. Уже под утро, подвязав коню на морду брезентовое ведро с овсом, я смог завалиться спать по-настоящему.

Как часто бывает после бурана, следующий день выдался удивительно ясный, солнечный. Снег замел мусор, следы, степь словно обновилась.

Мы все спозаранку поднялись, варили еду, откапывали из-под снега уголь, овес, одежду, посуду — все, что хранили снаружи. На душе у нас было невесело — пропало много лошадей. Ждали Токая.

Он приехал часа в три дня. За едой разговорчивый Тулибек в деталях пересказывал Токаю события. Амаргази молчал, видно, чувствовал свою особую вину. Тем временем приехал Жылкыбай, выехавший из поселка позже. Мы сидели на нарах в жарко натопленном балке вокруг таза с мясом. Тулибек без умолку что-то говорил, остальные молча ели. Лишь Токай время от времени подкладывал мне кусочки жира и повторял свои излюбленные шутки.

— Почему жир не ешь? Никогда не замерзнешь, если будешь есть.

О том, как ушел табун, Токай больше, чем рассказал Тулибек, не расспрашивал. Но было видно, как он посерьезнел. А приехал веселый, слегка пьяный, что легко было заметить по ярко-красному носу, в свежей рубашке и новом костюме. Токай всегда ходил в костюме, но галстука не носил — застегивал рубашку на пуговицу, брюки заправлял в сапоги.

Табунщикам, собиравшимся на поиски, нужны были свежие кони. Амаргази с Тулибеком уехали за табуном. Когда его пригнали, Токай остановил на скаку, поймал руками за гриву своего серовато-белого коня. Токай почему-то любил белых коней. Смеясь, мы нередко встречали его словами: «Вот едет Токай на белом коне».

Жылкыбаю довольно долго не удавалось поймать хорком того коня, которого он хотел. Наезженный с лета конь дичился, убегал, а пешком по снегу за ним трудно было поспеть. Потеряв терпение, Жылкыбай набросил аркан на подвернувшегося гнедого коня — лучшего скакуна на нашем конном заводе. Как всякий конь, с которым много работали люди, он был очень смирен. Натянув ему на голову уздечку, не седлая, Жылкыбай с места послал коня в галоп. Куда было зажиревшему укрючному коню тягаться с призовым скакуном. Мне нравилось, как стремительно пригибался Жылкыбай к шее коня, посылая его вперед. Из табунщиков только Токай ездил по-казахски: сидя на высоких подушках, откинувшись назад, почти не обхватывая бока коня ногами, с укороченными стременами, которые приподнимал ногами вперед. Жылкыбай, как и Токай, был потомственным табунщиком, но на двадцать лет моложе.

Они приторочили за седлами овчинные тулупы, но еды не взяли. Только Жылкыбай сунул за пазуху фляжку с водой. Токай выдерживал, когда дежурил в табуне, по трое суток без еды и воды. Жылкыбай же без воды столько продержаться не мог. Стыдно было бы вспомнить, как в буран мы с Тулибеком сменяли друг друга на дежурстве каждые четыре часа.

— Где будешь искать лошадей? — спросил я Токая.

— На Сабе найдем, километров тридцать отсюда.

— Почему так уверен?

— Туда был ветер. Ближе нигде не остановятся. Там обрывы есть над рекой, от ветра хорошо прятаться. Туда пойдут.

К вечеру следующего дня Токай и Жылкыбай пригнали отколовшуюся часть табуна к балку. Потом мы провели просчет лошадей. Токай с Амаргази и Жылкыбай уселись на краю овражка, а мы с Тулибеком стали осторожно, небольшими группами перегонять табун с одного борта оврага на другой. Лошадей не хватило.

Наутро табунщики долго ходили по табуну, пытались определить, кто же из приметных лошадей пропал. Не нашлось только одной старой кобылы. Всего же недоставало голов двадцать.

Следующие два дня мы объезжали окрестные холмы, подолгу осматривали степь в бинокли, но нашли только старую кобылу с жеребенком. Ее встретили Жылкыбай с Тулибеком километров за двадцать от табуна, там, куда кони, по нашим расчетам, не могли уйти: они не пошли бы навстречу ветру. Кобыла, видимо, сама возвращалась в табун. По словам Токая, «лошадь, как инженер, все вокруг лучше нас знает». Находка вызвала оживленные толки в балке. Решено было на следующее утро начать дальний поиск. Я напросился ехать с Токаем. Ему это тоже было удобно. Случись нам перегонять лошадей, я бы мог помочь.

Скакать по мягкой, прикрытой снегом степи было приятно. Мой серый жеребчик с белой проточиной на морде охотно шел куцым галопцем. В валенках и толстых меховых брюках я не слишком хорошо чувствовал коня, и спокойный короткий галоп меня больше всего устраивал. Ехали с разговорами, не торопясь, подолгу пили чай на всех встреченных зимовках. Всюду Токай расспрашивал о лошадях, но ничего обнадеживающего люди сказать не могли.