Этология стадных животных

Два раза переночевав, мы добрались до колхоза «Рассвет». Проехали по его новенькому поселку с двухэтажной каменной школой, побывали в конторе и, расспросив, где стоит колхозный табун, направились туда. Не в пример нашей бригаде, табунщики здесь жили в большом доме с обширными сенями, где высокой горкой были сложены мешки с овсом. Нас встретила жена старшего табунщика: высокая, стройная, черноволосая по-городскому одетая. Нас усадили в ковровой комнате. Хозяйка наладила самовар. Ей помогали две дочери видимо, погодки (старшей лет пятнадцать), как и мать в юбках и кофточках, с тугими длинными косичками. Неслышно ступая по ковру ножками, обутыми в толстые белые носки, они уставили низенький чайный столик печеньем, конфетами, сахаром, вареньем, маслом, урюком. Хоть и мы в своем балке жили «как люди», но здесь, можно сказать, было богато. Табунщиков не было дома, и мы до вечера лежали на ковре, листали журналы, слушали приемник. Когда надоедало, шли проверить своих коней: то надевали попоны, которые дала нам хозяйка, то подсыпали овса. Дом стоял на видном месте, на высоком берегу сая. То тут, то там вдали виднелись камышовые окружия озер. По саю темнели ивняки.

— Нехорошее у них место, — качнул головой Токай. — Наверное, волки ходят.

— Они и у нас не редкость.

— У нас им не так хорошо. Смотри сколько кустов.

К вечеру приехали трое табунщиков. Хозяина я узнал. Он был все в том же сером лыжном костюме, в котором приезжал не так давно к нам в табун. Он оказался веселым и разговорчивым человеком. Успевал мне рассказывать про поведение лошадей, а Токаю, когда выходили женщины, — игривые истории. Наш старший любил острое слово. Хозяйка успела наготовить котлет. Постелили на ковер клеенку. Черпая баурсаки пригоршней из большого эмалированного таза, хозяин разбросал их так, чтобы всем было легко дотянуться. Буркит, так звали хозяина, разбрасывал баурсаки щедро, даже с удалью. Такой шик я часто наблюдал на казахских праздниках.

При свете керосиновых ламп мы пировали допоздна. Первыми ушли хозяйка и дочери Буркита, потом табунщики— его помощники, они были довольно пожилыми людьми, совсем не говорили по-русски. Уже в полночь Буркит сам постелил нам постель: чистое белье, приготовленное хозяйкой еще днем, атласные ватные одеяла.

Где-то в середине ночи я проснулся и вышел на мороз. Светила луна, совсем неподалеку в cae взлаивала лисица. Ночью особенно чувствовалось, что мы в незнакомом месте — темные ивняки и камыши словно сблизились, оставили мало места в заснеженной степи. Здесь было меньше простора.

Я вернулся в дом. Внутри в нем не было дверей. В одной из комнат горела керосиновая лампа. На двух кроватях, отбросив жаркие одеяла, в коротких голубых рубашках спали дочери Буркита.

Наутро, едва вернулся дежуривший ночью табунщик, мы позавтракали, хозяин подседлал нам коней, помог подняться в стремя и, провожая, долго стоял у ворот зимовки. Мы рассчитывали к вечеру быть в чабанской бригаде, где справляли праздник рождения сына. Токая очень возбудила эта приятная возможность.

Снова мы ехали рядом по широкой степи мимо бесчисленных озер. Эти места, как, наверное, и вся Тургайская степь, были Токаю знакомы. Когда-то и здесь он пас лошадей. Наш разговор, конечно, зашел о Бурките. Я вспомнил, какой чудесный конь был под ним, когда он навещал наш табун.

— Как навещал, когда был? — вдруг удивился Токай.

— Разве я тебе не говорил? Перед бураном, когда ты был в поселке.

— И в балке был?

— Нет, не был.

— Какой человек не заходит в дом? Или сильно торопился? — Я подумал, вспоминая приезд Буркита.

— Вроде нет. Конь у него был сухой.

Токай помолчал, потом стал рассказывать о коне Буркита.

Люди говорили, что в прошлом году, летом, этот конь пришел домой без Буркита. Конь пришел не в табун, а к юрте. Это плохая примета, если заседланный конь сам приходит домой. Стали искать и нашли хозяина на дороге. Он упал, сильно ушибся. — Поедем обратно! — внезапно сказал Токай. Его решение было так неожиданно, что я переспросил:

— Вернемся к Буркиту?

— Едем. Табун будем смотреть.

Почти до самого дома Токай подгонял коня плетью, лишь когда показалась зимовка, поехали неспешной тропотой. Буркит встречал у ворот, как будто и не возвращался в дом с тех пор, как мы отъехали. Без лишних разговоров он согласился показать нам табун. Пока Буркит собирался, жена его, закутанная в серую шаль, молча стояла рядом с нами. Километра два Буркит ехал с Токаем впереди. Снег был довольно глубок, и мой притомившийся конь предпочитал идти следом.

— Почему сзади едешь? — оглянулся Буркит. — Наши люди говорят: «Собака сзади бежит, а человек должен рядом».

Я поехал голова в голову. Молчать было как-то неловко. Ведь мы ехали искать в табуне Буркита своих лошадей. Я спросил первое, что пришло в голову, о чем все время думал:

— Почему твой конь приходит к дому, а не в табун? Обычно так не бывает.