В почвенническом мировосприятии громадную роль играет отношение к собственности и праву ее наследования. «Мой дом — моя крепость» — ощущение, воспитываемое веками. Ему не место там, где в сознании громадного большинства собственность издревле делили на дарованную (барином, царем, начальником), ворованную и казенную (монаршую, господскую, монастырскую), т. е. в сознании подневольных крестьян — «ничью».
Эту «ничью» собственность всегда стремились использовать как свою, а беречь как чужую.
Всего-то каких-нибудь полтора века тому назад крепостные души у нас выводили на выселки, перебрасывали из деревеньки в деревеньку, проигрывали в карты, разлучая семьи и отрывая мужичков от отчей земли… Не успела еще забыться поговорка: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день». А тут уже и колхозы подоспели.
П. Я. Чаадаев, словно отвечая Цицерону, пишет в первом своем «Философическом письме»: …Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной сферы существования, ни для чего не выработано хороших привычек, ни для чего нет правил; нет даже домашнего очага; нет ничего прочного, ничего постоянного: все протекает, все уходит, не оставляя следа ни вне, ни внутри нас. В своих домах мы как будто на постое, в семье имеем вид чужестранцев, в городах кажемся кочевниками и даже больше, нежели те кочевники, которые пасут свои стада в наших степях, ибо они сильнее привязаны к своим пустыням, чем мы к нашим городам… Не только ныне, но и в прошлом веке заезжих иностранцев удивляли непролазная грязь и кучи мусора на наших улицах, запущенный вид многих домов, давно немытые оконные стекла.
Социальная справедливость? — Это в государстве восточно-деспотического или номадического происхождения, когда у всех «маленьких людей» все поровну (идеал Шарикова) и начальство казнит-милует по-божески. А без строгого начальника — мудрого и справедливого монарха — никак нельзя… Все решает монарх. Он за все и в ответе. Выборы? Ишь чего захотели! Суд присяжных, законы, свобода слова? Да кому это все нужно?! Сколь многие наши соотечественники именно так понимали социальную справедливость в прошлые века и понимают ее сейчас. В этом наше общество, конечно же, резко отличается от западного.
К. Л. Леонтьев, философ-русофил (не путать со славянофилами) семидесятых годов прошлого века цитировал одного турецкого пашу: Верьте мне, Россия будет до тех пор сильна, пока у вас нет конституции… у вас государственные люди всегда как-то очень умны. Пожалуй, никогда не будет конституции, и это для нас, турок, довольно страшно! Сам Леонтьев был глубоко убежден, что для Русской цивилизации, уходящей корнями в Византию, противопоказаны любые формы гражданской жизни и политической свободы. «Мещанский прогресс» неизбежно подорвет русскую мощь.
Для силы России необходим византинизм. Тот, кто потрясает авторитет византинизма, подкапывается сам, может быть, и не понимая того, под основы русского государства.
Этим идеям вторит и наш современник Л. Н. Гумилев. По его мнению, Московская государственность, в отличие от Киевской, Новгородской и Полоцкой, изначально строилась на теократическом принципе, хотя князья и позже цари были светскими владыками. Страну цементировала вера, а московский светский трон виделся также и центром мирового православия законным преемником рухнувшей Византии. Мы еси Третий Рим, а Четвертому не бывать.
Политически Московская держава зародилась по Л.А. Гумилеву, из взаимовыгодного союза татаро-монгольского улуса Джучи, Джанибека, Бердибека, Узбека со стратегически удачно расположенным княжеством Ивана Калиты и его наследников. Византийская идея о божественной природе власти исключает даже и мысль о какой-либо иной ее форме, кроме самодержавия. Выборы и парламент на святой Руси? — Святотатство!
Мы сегодня поем тебе славу
И поем ее неспроста,
Основатель великой державы,
Князь московский Иван Калита:
Был ты видом очень противен,
Подл сердцем,
Но не в этом суть.
Исторически прогрессивен
Оказался твой жизненный путь….
Октябрьская революция семнадцатого года, отвергнув принцип: Православие — самодержавие — народность, в рамках совершенно новой идеологии сохранила, однако, традиционные для России отношения общества с властью. Значительная часть российской общественности и ныне не приемлет любые формы государственности в Москве, кроме, так или иначе величающего себя самодержавия. В общественном сознании прочно укоренилась идея, что править нами может, опираясь на общественную поддержку, только отец нации, которого, подобно настоящему отцу, никто никогда не выбирал.