Этот добрый жестокий мир (сборник)

Близко, у самого крыльца, стояло высокое дерево, что-то вроде шелковицы, и ветка с ягодами спускалась едва ли не к лицу одного из мужчин — пациентов, жильцов? Он поднял руку, сорвал несколько ягод и протянул их Дике:

— На, возьми, пожалуйста, на.

Наклонился, коснулся Ликиного плеча. Легкое поглаживающее движение, так ласкают незнакомого котенка или щенка.

Их много здесь, думает Лика, жильцов, вроде него, — в пределах этого Комплекса. Сто, может? Или десять тысяч, или тысяча? Их, здесь живущих людей, свозят с большого участка планеты, Людмила Степановна говорила: «большой регион». И все они, значит, такие веселые? Точно, все.

Другой веселый человек проводит Лику, ее одноклассников и учительницу в спортивный зал. Зал высокий, четыре или пять этажей — стало быть, не совсем и игрушечные эти домики? Канаты, уйма перекладин, веревочные лестницы. Все выглядит просто классно, Лика и сама полазила бы по таким, но надо идти дальше: на стадион, где тренируются веселые люди, на ипподром — Лика видит ипподром первый раз в жизни! — и в театр, где жильцы устраивают собственные представления, и в домики для семейных пар… В маленький зоопарк. К тренажерам. В бассейн. К стендам, где висят награды за спортивные достижения, а рядом — самодельные скульптурки, рисунки. В принтер-холлы. К имитациям моря, джунглей, пустыни, к имитации пребывания в космосе и звезд…

Веселые люди вокруг Лики и ее одноклассников. Улыбаются и, как дети, что-то лепечут, к ним обращаясь.

Лика на несколько мгновений вдруг выныривает из сна. Так значит, не прав ты, Михаил Анатольевич, думается ей. Не прав: я ведь это все действительно видела, я была на экскурсии малолеткой. И помнится все мне ясно, будто сейчас. Даже и сна не обязательно, чтоб увидеть.

Фантазер ты, Михан, родной мой. Или легковерен?..

Интересно, страдают ли эти люди из-за того, что лишены свободы, по сути заперты? И из-за того, что они больны, — ведь они становятся больны здесь, в Комплексах? Надо полагать, как раз да, страдают. Иначе и не было бы удовлетворения для бонусников. Но ведь есть и веселье, напускное или реальное?

И снова сон: видение белого монументального Музея истории опять перед глазами, надвигается, закрывает все. Экспонаты из двадцатого века и начала двадцать первого. Длинные тексты-пояснения на стендах. Вселяющие ужас эпизоды прошлого на двухмерных фотографиях. Людмила Степановна идет рядом с Ликой и ее одноклассниками, Лика слышит ее голос:

— Вот, глядите: эта группа экспонатов, дети, о наркоманах. Знаете, что такое наркомания?

— Некромания — это то, когда человек ест или принимает в кровь всякие разные плохие вещества! — выкрикивает кто-то.

— Почти верно, — улыбается Людмила Степановна. — Но только «нарко-», а не «некро-», дети. «Наркомания». Вон, видите, там, на той двухмерной фотографии, страшная рука?

Рука такая страшная, что на нее не хочется смотреть. Хочется закрыть глаза и никогда не открывать их. Это даже не описать: огромные раны, обнаженная до мяса, до костей конечность, черные пятна там, где сохранялась кожа…

— Эти люди брали лекарства, просто лекарства, обычные, — и Людмила Степановна объясняет разные малопонятные вещи. Лике запоминаются слова «аптека», «таблетки», «дозы». Оказывается, если взять таблеток во много раз больше, лекарство становится не лекарством, а… ядом. Чем-то очень опасным. И чтобы доставить себе удовольствие, люди вводили себе в кровь много крошечных кусочков одного из таких лекарств. Совсем непонятно и удивительно: как можно вводить себе в кровь? Она же покрыта кожей… И тогда эти люди заболевали, на руках у них появлялись такие вот страшные раны, и руки удаляли. Навсегда. При чем тут удовольствие, Лика не поняла тоже. Она поняла только: тогда жизнь была такая плохая, что предки были готовы на все — и вводить себе в кровь всякие гадости, и нюхать, и глотать.

Следующие экспонаты. На фотографии — мрачное здание, из которого валит дым. Здесь люди сжигали людей…

Двухмерная картина, нарисованная не тогда, в прошлом, а в нынешнее время известным художником: две женщины, молодая и старая, сидят у кровати больного человека. Этот человек не может открыть глаза, сказать и слова, потому что он спит, глубоко спит. И вдруг он будет спать многие месяцы, даже годы? А эти люди, мать и жена, все будут ходить и ходить к нему в больницу, и ждать, и страдать. А потом, может быть, он проснется, но совсем другой уже, не прежний, станет глупым, вроде неразумного животного. Он просто попал под машину, всего-навсего, и потому уснул. Ведь не было тогда Службы здоровья, и любые болезни, любые травмы, ранения не излечивались моментально, как теперь.

И вновь экспонаты — страшное оружие, из которого стреляли в людей. Лика вскрикивает. И просыпается.

«Не стало войн, дети, — звучат в ее ушах слова Людмилы Степановны. — Не стало убийств себе подобных, болезней, наркомании».