Этот добрый жестокий мир (сборник)

Пятно какое-то маячило вроде бы, белоё.

— Не надо.

Сержант дернул дверцу и деревянно сел на заднее сиденье, заставив Колымаря торопливо отпрянуть. Смялась фольга, скакнула вниз пустая бутылка.

Черт знает что примнилось старшему сержанту.

— Митя, они… укусили тебя?

Митя усмехнулся.

Поворот головы — и на Колымаря уставились то ли два глаза, то ли две жутких голубоватых дыры.

— Нет.

— А что? — простонал Колымарь, не понимая.

Напарник вздохнул так, что старшему сержанту показалось, будто над ним смялась в «гармошку» жестяная крыша.

И ответил:

— Совестно. Совестно, Леха, господи…

День третий

Оказалось, Сурен Тимурович перед исчезновением продал завод какому-то заезжему питерцу. Высокий, полноватый, круглолицый, в сопровождении мордоворота-охранника, тот ходил по цехам, которых было всего два, и цепким взглядом обмерял площади.

До формовки труб, установки прокладок, нарезания резьбы и продувки ему не было никакого дела.

— Работайте-работайте, — говорил он оборачивающимся мужикам.

Не успевший уволиться Чемоданов видел его через два окна — заводоуправленческое и цеховое.

И успокаивающие жесты «работайте-работайте» при двигающейся челюсти видел тоже.

Вместо заводика в глазах нового хозяина уже поблескивали зеркальные стены торгового центра. Здесь ошибиться было невозможно.

Так и вышло.

Он вошел в кабинет к Чемоданову шумно, с ходу подав крепкую руку.

— Ты, значит, главбух?

— Я, — подтвердил Чемоданов.

Боль в стиснутой ладони была короткой, но запоминающейся.

— Значит, это… — Новый владелец оглянулся на вставшего в дверях охранника. — Площади у вас хорошие, а заводик, извини, полное дерьмо. Так бизнес не делается.

— А как?

— Что у тебя за еврейские подходцы? — Питерец нехорошо посмотрел на Чемоданова. — Каком кверху! Рассчитаешь всех к концу квартала, так и быть, возьму тебя к себе.

— Но люди…

— А что люди? Будут искать работу. Я не богадельня, содержать задаром не люблю. В трубах этих ваших не понимаю.

Он покопался в карманах.

На стол легла связка ключей с брелоком сигнализации, за ней мягко шлепнулся квадратик презерватива, покатилась мятая бумажка, звякнула скрепка, наконец, была извлечена упаковка мятной жвачки.

Вытряхнутая из упаковки подушечка поскакала через стол к Чемоданову.

— Бери-бери, — кивнул на подушечку новый владелец и достал себе новую. — Мне лень бухгалтера искать, а ты, мне сказали, честный.

Чемоданов отодвинулся.

— Мне нельзя.

— Брезгуешь, да? — скривился питерец. — Ладно. Можешь, значит, тоже, заявление… ну, на выход… по собственному желанию.

— Рабочих не надо бы.

— Тю! Трудовую книжку в зубы…

Чемоданов мотнул головой.

— А справедливость?

— Справедливость? — Питерец зло хохотнул. — Ты вообще кто такой, чтобы мне!.. Это мир такой! Мир, а не я!

Он поднялся и снова сел.

— Где ты был, когда меня пацаны из соседнего района на крышу загнали, а там уже или лети, или прыгай? Где ты был? А когда менты мне… — он стукнул себя по левому боку, — ребро сломали? Когда Генка-Папироса меня за непослушание… Где ты был со своей справедливостью, которой ты мне в нос тычешь?

Чемоданов молчал.

— Что? Нет ответа? — выкрикнул, наклоняясь к нему, питерец. Лицо его покраснело, на лбу, с края, запульсировала жилка. — И справедливости нет! Я всегда сам… Ни одна сука… Родители, те вовсе от жизни оторванные… Этого не может быть, о нас позаботятся, талдычили. Шиш! Их эти наши перемены… они так и не оправились… Похоронил обоих. Я!

Голос его прервался.

Чемоданов смотрел, как он с натугой дышит, как пальцы его тискают скрепку, а затем распрямляют в линию.

— И ты мне… Мне!

Питерец судорожно, порциями, заглотнул сухой кабинетный воздух.

— Извините, — сказал Чемоданов.

— Ты больной? Извинения мне твои, знаешь… — Новый владелец ООО «Пневмопластпром», кривя губы, вновь согнул скрепку. В глазах его застыла влага. — А я? Да пусть работают твои работники! Надо мне! У меня, может, и жизни-то такой, как у них…

Он уронил голову на стол, как-то совсем по-детски закрываясь руками. Плечи его вздрагивали. Уже не слова, что-то непонятное, горловое, обиженное говорил питерец кому-то в столешницу.

Чемоданов оглянулся — у дверей, сев, размазывал слезы по лицу мордоворот-охранник. Что ж они, подумалось Чемоданову, ревут-то?

На скамейке перед домом горбилась соседка.

Услышав чемодановские шаги, она боязливо повернула голову. Моргнула, ожидая, видимо, от него какой-то реплики. На сухом лице застыла гримаса, с какой обычно люди ждут про себя гадостей.

Но Чемоданов прошел молча, и тогда соседка пожаловалась ему в спину:

— Что ж это с людьми-то делается, Николай Иванович?

Чемоданов оглянулся по сторонам, не замечая фатальных изменений. Качались на качелях дети, кто-то ползал по гимнастической стенке. Мамаша катила сине-белую коляску по тротуару. В окне автостояночной будки маячил охранник. Прошел человек с пакетами, прижал магнитный ключ, скрылся в подъезде.

— А что с людьми?

Соседка поджала губы.