Этот мир не для нежных (СИ)

Лив даже не поняла сначала, что он обращается именно к ней. Впрочем, его голос не слышался, как обиженный. Кажется, Геннадий Леонтьевич тут же забыл, что гостья покинула его на не очень вежливой ноте.

— Будь осторожнее, когда начнётся игра, — вполне по-дружески продолжил Геннадий Леонтьевич. — Впрочем, о чём это я? Игра уже вовсю идёт. Тогда... Знаешь что? Вообще с императором не садись играть. Брезгай, птица!

Девушка оглянулась, но увидела только захлопнувшуюся дверь. Лив, прижимая к себе довольно тяжелый компрессор, задумчиво вышла за ограду ветхого обиталища одинокого изобретателя. Где-то надрывно и уже привычно закричал кречет. Она пребывала в догадках и внутренних терзаниях: кто такой Геннадий Леонтьевич — сумасшедший или гений? Или сумасшедший гений? С одной стороны, не каждый сумасшедший — философ. С другой, в каждом философе есть что-то «по другую сторону ума».

— Поди-ка разберись, — тихо сама себе сказала Лив, — кто велик, а кто просто безумен.

Она посмотрела на тёплое окошко дома, в котором обитал Савва. А свет-то горит....

Глава 5. Пришествие императора

— Горяченького попей, горяченького, — Савва приговаривал торопливо, суетился, подливая девушке чая в приземистую кружку. С пузатого бока на мир смотрел пошлейший котик с вытаращенными глаза. Это придавало животному безумный вид. Лив определенно не нравился этот образ (кого-то он очень напоминал), но она не решалась попросить у Саввы другую кружку. Вернее, капризов с её стороны на сегодня было уже достаточно, и она давилась горячим, сладким чаем, можно сказать, прямо из лап дурацкого котика. Причем, Лив терпеть не могла сладость ни в чае, ни в кофе. Она вообще не любила сладкие горячие напитки. Но согреться хотелось всё время, лесная сырость проникала в неё глубоко и неотвратимо, несмотря на солнце и жарко топившуюся печь. Лив казалось, что уже её душа покрывалась изморозью изнутри, от этого не хотелось двигаться, вообще не хотелось что-либо делать, одна только мысль «холодно, холодно», колотилась в висках, покрывая собой все стремления. И нога ещё ныла, хотя не так резко и пронзительно, как утром, но даже в спокойном положении не давала о себе забыть. Глотая горячий чай, Лив одновременно испытывала блаженство от его жаркой истомы, которая разливалась в ней с каждым глотком, и давилась липкой приторной сладостью.

— Ну что ты совсем как-то сникла, квёлая вся такая, — бормотал Савва и двигал к ней старые, зачерствевшие уже сушки, — сейчас чаю попьем, хорошо же сидим, уютно. По-домашнему. А завтра прямо с утра твой джип проверим, подлатаем, если что, у нас теперь компрессор есть. И я попытаюсь тебя домой вывезти. Ты же хотела домой?

Лив послушно кивнула. Было обидно. Казалось, что Савва специально поставил ужасную кружку, и специально выложил на стол эти старые сушки, словно наказывал её за что-то. Он же казался очень довольным. Чем именно, совершенно непонятно. Не было предпосылок для его такого чудесного настроения. Саввино прекраснодушие злило Лив сквозь охватившую апатию, и её раздражало все, что он делал, парень ей был неприятен в любом своём состоянии духа. Она отдавала себе отчёт, и старалась быть к нему объективной, давить в себе неприязненное отношение. По крайней мере, он предложил прекрасный выход из ситуации, и она должна быть ему благодарна хотя бы за попытку вырваться из плена, в который её заключила Пихтовка.

— А ваш посёлок когда образовался? — обхватив горячую кружку сразу двумя ладонями, спросила Лив. Ей это было не очень интересно, но хотелось сказать парню что-то приятное. Хотя бы за старания. И немного из чувства вины, что она так раздражена.

— Ещё в прошлом веке, — Савва вопросу не удивился, но почему-то и не обрадовался. В голосе его уже не было вчерашнего нудного воодушевления, с которым он вещал Лив о постигших предприятие трудностях. — Тут переселенцы раскулаченные селились, сначала в землянках, затем хозяйство потихоньку налаживали. Землей занимались, скот начали разводить. Ну, и лес опять же. Говорят, что в тридцатых годах начала работать небольшая артель, собрались крестьяне из окружных деревень. У кого была лошадь, вывозили лес, а безлошадные — заготавливали. Артельный староста первый очень колоритный был. Одноглазый, бородатый. Повязка на глазу, лицо заросшее так, что только единственный глаз блестел сквозь лохматые щеки. Хитрый мужик был, как китаец. Так он сам о себе думал. Ни «да», ни «нет» напрямую никогда не говорит, только кивает, а сам о чём-то своём думает. Ну, а мысли-то не хитрые: как бы обжулить кого...

Савва засмеялся, вспоминая. Лив удивилась:

— Ты говоришь так, словно сам с ним встречался. Это же около ста лет назад было...