Этот счастливый токсичный мир

– Это все полный бред, Густав, – прошипел я. – Все эти истории о перерождении, о плате за мир во всем мире. Это все полный бред! Мы просто сходим с ума, потому что яд от удольмеров и талаников приводит к необратимым изменениям в мозгу! Почему люди до сих пор не хотят признать, что Раций – это не мистическое существо, а вполне себе живая тварь, продукты жизнедеятельности которой токсичны? Это всего лишь паразит!

Я разбил еще пару кубков и хотел перевернуть стеллаж, но на это сил уже не было. Тогда я опустился на свободный от осколков пол рядом с Густавом и прислонился к нему. Теперь он поддерживал не только мое пальто и беседу, но и меня самого.

За панорамным окном во всю стену, разделенным ровными квадратами, качались гортензии. Крупные шапки цветов на высоких стеблях кренились от сильного ветра, били по стеклам, осыпаясь пурпурными лепестками.

Правая рука была такой холодной, словно я опустил ее в емкость с жидким азотом. А еще меня тошнило, словно в желудке подожгли роданид ртути. Если вы никогда не видели термическое разложение этого вещества, представьте, как из небольшого белого комочка, по которому провели зажигалкой, выползает, изворачиваясь, бугристый червь желто-черной массы длиной в несколько метров. Он похож на окаменелый корень, на щупальце дохлого осьминога, на что-то мерзкое, вырастающее, казалось бы, из ничего. Именно так я представлял себе зарождение негативных мыслей.

– Ну вот и все, – выдохнул я, взглянув на удольмер. – Теперь все точно кончено. Я опустился на пятый уровень… Как только об этом узнают, я потеряю этот дом, отцовский сад, лабораторию, даже вас, Густав… Я больше не смогу пользоваться талаником… Не смогу быть руководителем. Теперь я уже отработанный материал… А такие утилизируют, правда же?

Густав ничего не ответил, и я был этому только рад. Потому что его ответ означал бы, что я свихнулся окончательно, ведь я обращался к муляжу скелета с искусственным мозгом в руках.

Когда-то Густав был декоративной вешалкой для папиного халата и выполнял бы эту роль по сей день, не спроси однажды двухлетний я, есть ли у бедняги мозг. Мне ответили, что череп пустой и слитный, и никаких дополнений конструкция не предполагает. Вспомнив слова папы о том, как он ненавидит безмозглых людей, я разрыдался от жалости к скелету и стал его утешать. Это был первый и последний раз на моей памяти, когда папа так сильно смеялся. На следующий день он принес с работы модель мозга и торжественно вручил ее скелету со словами:

– Ну вот, теперь он не просто вешалка, а почти что разумный собеседник. Можешь придумать ему имя, если хочешь.

Я назвал его Густавом и начал каждое утро здороваться с ним и рассказывать ему планы на день в надежде, что папу это развеселит. Он больше не смеялся, но иногда я замечал, как уголки его губ на секунду-другую приподнимались в подобии улыбки. Это поощряло меня говорить с Густавом день за днем, а с годами закрепилось в железную привычку, которую я не оставил по сей день.

Успокоившись немного, я встал, чтобы еще раз взглянуть на схему и начать собирать оборудование.

– Да, Густав, кислота – это не слишком эстетично. Вы, наверное, предпочли бы щелочной гидролиз? Я тоже думаю, что ресомация гидроксидом калия – идеальный выход. Но как я создам в домашних условиях давление в десять атмосфер и температуру в сто восемьдесят градусов? Тут нужна специальная камера. И даже в ней через полтора часа останутся кости, а скелет в ванной немногим лучше тру…

Я не договорил, потому что услышал странный звук. Дверь в лабораторию осталась незакрытой: я планировал переносить оборудование, так что подпер ее пуфиком, сидя на котором обычно обувался. В коридоре отчетливо раздавался посторонний шум.

Я закрыл глаза, помассировал виски, шумно выдохнул.

– Нет, Густав, я не собираюсь проверять, что там такое. Там никого нет. Я не поддамся этим галлюцинациям. Шпионы, преследователи и маньяки – это просто выдумки киношников, которые не устают ездить на одних и тех же исторических образах. Забивают ими людские головы. И потом начинаешь верить, что и в реальном мире есть кто-то готовый следить за тобой день и ночь. Чушь собачья.

Это в древние времена популярным личностям вроде меня приходилось нелегко. Их буквально преследовали поклонники. Сторожили у дома. Всюду ходили за ними. Рылись в их мусоре. Медийным персонам невозможно было выйти в общественное место, не оказавшись окруженными толпой. Но сейчас, когда такое нарушение частной жизни и личного пространства строго каралось законом, все, на что я мог рассчитывать, бродя по улицам, это слишком частые улыбки в мою сторону, внимательные взгляды и тот факт, что любой здоровающийся со мной человек знал меня по имени. Вот почему я изо всех сил гнал от себя странные мысли. Тем более что я так ни разу и не поймал этого маньяка, как ни старался. Меня преследовала деменция, а все остальное дорисовывало больное воображение.

– Ну что ж, Густав, – сказал я скелету, – пришло время прощаться. Вы теперь за главного.