Этот счастливый токсичный мир

У меня десять желтых полосок и столько же пробирок. Я не знаю, где кислота, а где щелочь. Это всегда сюрприз. Но мне любопытней другое: каким станет лакмус, если его лизнуть? Я низко опускаю голову, чтобы проверить, и быстро вынимаю бумажку изо рта. Зеленый! Значит, у слюны среда нейтральная. Интересно, если я пожую лимон, а потом насыплю в рот соду, она зашипит, как начинка взрывной конфеты?

Прямоугольники наверху раздвигаются. Свет проходит сквозь стеклянное небо, выдавая меня с головой, руками и ногами, обутыми в белые кеды.

– Похоже, дождь тебя сморил, ты носом клюешь, – замечает папа. Голос у него тихий и немного шепелявый. – Иди ужинать и ложись спать пораньше.

– Но я еще не сонный!

– Иди спать.

Я вскидываю голову и щурюсь от света настольной лампы. Россыпи бликов в папиных очках похожи на звезды. Его лицо расчерчено царапинами прозрачной столешницы, сквозь которую он присматривает за мной, пока я вожусь у него под ногами с пробирками и лакмусом. Еще папино лицо поцарапано возрастом. Когда он хмурит лоб во время работы, его сухая светлая кожа складывается в морщины, от которых остаются заломы, как на скомканной бумаге.

– Можно я еще посижу с тобой? Я не буду мешать.

Если честно, я правда устал, но не хочу идти к себе в комнату: одному на втором этаже страшно. На улице, как назло, сонная погода, и гул приборов так попадает в звук дождя, что получается почти белый шум, который папа включает мне, когда я не могу заснуть.

– Мальчики, вы где?!

Тетин голос взрывает уютную тишину лаборатории, как зажженная бенгальская свеча шарик, наполненный водородом. От испуга я стукаюсь затылком о столешницу.

– Осторожнее! – сердится папа, забирая у меня штатив с пробирками. – Сильно ушиб?

– Нет, нормально, – вру я и нарочно не держусь за голову, пока вылезаю из-под стола.

Тетя Марла распахивает дверь, и меня обдает сквозняком, смешанным с запахом дождя из прихожей.

– И зачем я ищу вас поздним вечером на кухне или в спальнях, как обычных людей? Конечно же, вы оба в лаборатории!

Тетю я вижу как бы разделенную на горизонтальные полосы, пока она семенит к нам вдоль стеллажей с оборудованием, почти сливаясь со стенами, выкрашенными густой, слегка мерцающей мятной краской. Тетя красивая и шуршащая, как большая конфета. Ее платье такое огромное, будто она боялась промочить ноги и решила, что им нужен отдельный зонт. Я переживаю, что она заденет юбкой стеклянные сосуды на полках или смахнет что-нибудь со столов. У нас в роду все худые, наверное, поэтому тетя любит пышные платья. В них ее как будто больше.

– Святые деревья, Марла! – возмущается папа, когда она подбегает к нам, чудом ничего не разбив. До этого он молчал, как магнитофон, поставленный на паузу: боялся, что собьет тетю с курса, и она устроит нам стеклянное конфетти. – Я же просил тебя не врываться в лабораторию! Да и вообще в наш дом! Тебе следовало сначала позвонить и предупредить о своем визите!

– Ну конечно! – с жаром кивает тетя, и ее завитые колечками русые волосы смешно подпрыгивают. – Позвонить на телефон, который ты никогда не берешь, и не заходить в единственное место, где я могу найти своего племянника. Я так и знала, что ты не устроишь ему праздник! На кухне даже шоколадным рулетом не пахнет!

– Не вижу смысла отмечать день, когда становишься на год ближе к смерти, – пасмурно говорит папа, сортируя бумаги. Он их уже не изучает, но не хочет встречаться взглядом с тетей, иначе она поймет, что победила – окончательно отвлекла его от работы и теперь может читать ему нотации. – В нашем с тобой возрасте дни рождения – это почти репетиция похорон. Не понимаю, за что ты их так любишь. Особенно с твоим непомерным материнским инстинктом. Я слышал, ты опять беременна и собираешься рожать, ты в своем уме? Даже второй ребенок – это очень опасно! А ты решилась на третьего?

Тетя мастерски скрывает чувства, но я привык за ней наблюдать, поэтому знаю: когда она переживает, у нее вздрагивают плечи, как сейчас. В остальном мне трудно угадать ее настроение. Она всегда улыбается и даже в жару приходит к нам в длинных перчатках. Я не вижу ее уровень счастья, но он точно падает после каждого визита сюда, вот тетя и прячет удольмер. Она загадочно подмигивает мне и говорит:

– Финард, малыш, подойди, у меня есть для тебя подарок!

Я понимаю, что, кроме капающего зонта, тетя держит за спиной сюрприз, и, заинтригованный, подхожу.

– Закрой глазки!

Я послушно опускаю веки, и мне в нос утыкается что-то мягкое, пахнущее бисквитом.

– Чмок! – говорит тетя и заливисто хохочет. – Открывай!

Она держит передо мной большого плюшевого слона с раскосыми глазами. Я не удивляюсь, что он зеленый: это мой любимый цвет, и мятное платье тетя наверняка надела для меня. Странно то, что она принесла мне детскую игрушку, а не книгу, не химический набор и даже не пазлы – их дарят люди, которые, как говорит папа, плохо оценивают уровень моего развития. У меня никогда не было таких бесполезных игрушек. Я смотрю на слона во все глаза, а он на меня – только одним.

– Марла, что это? – недоумевает папа.