Этот счастливый токсичный мир

Я долго искал ее и, наверное, так и не нашел бы, не будь мне известны все ее тайные убежища. Мои шорты и футболка стали сплошь мокрыми, пока я лазал по кустам, но оно того стоило. В самой гуще облитой дождем зелени я заметил уголок синего Полюшкиного платья.

– Вот ты где! – выкрикнул я.

– Уходи, – буркнула она, отгородившись от меня зеленым щитом лопуха.

Я сперва подумал, что у нее роса на лице – так удивили меня ее слезы. Полюшка никогда не плакала. Она могла упасть с крылечного козырька и расхохотаться своей неуклюжести. Она стискивала зубы во время прививок, но терпела. Она могла в очередной раз остаться без родителей, когда из дюжины девочек выбирали не ее, но и это не выбивало у нее слезы. Поэтому, когда я впервые увидел, как она плачет, я понял, что ей невыносимо больно. Может быть, это самый болезненный момент, который с ней случился после того, как родители сдали ее в Дом надежды.

Минуты две я постоял в молчании, а потом сказал:

– Хочешь, я останусь с тобой?

Она промолчала, и я остался. Остался навсегда.

Но Полюшку пугали семейные узы, и она постоянно сбегала от меня из страха, что однажды я брошу ее, как это сделали родители. Она старалась держаться от Алны на расстоянии, чтобы той не было грустно, когда я снова женюсь. Но у меня никогда не было других женщин, даже и в мыслях. И вот теперь я вижу слезы Полюшки второй раз на своей памяти. Она жмется ко мне, как в детстве, когда я отвоевал ее у лопухов. Я обнимаю ее и тихо говорю:

– Ничего, милая, на десятом уровне прекрасные психологи. Они проведут Алику пару сеансов гипноза, и он забудет об этой книжке. Ты ни в чем не виновата, потому что невозможно все на свете предсказать.

Полюшка трогательно всхлипывает мне в плечо, а я крепко ее обнимаю. Мне страшно, что ураганный порыв вырвет ее из моих рук и унесет, как зонтик. Алик задержал ее здесь так надолго, что я опять начал верить в свою глупую фантазию, которая возникала всякий раз, когда Полюшка была дома. Я все время твердил себе: «Она уже так стара, на этот раз она точно не уедет». Но сейчас меня заполняет чувство пустоты. Я отчего-то уверен, что мой Ветерок скоро улетит, и я больше ее не увижу.

Глава 10 Финард. НИЦ

Отделенный мир,

Аморанов архипелаг, о-в Промышленный,

13 кления 1025 г. эры гедонизма

– Вот любопытно, куда нас определят работать? – рассуждал вслух Тю-тю, разглядывая через окно огни Аморанова моста, отраженные в темных водах моря.

Звезд на ночном небе видно не было. Все заволокло смогом от заводских выхлопов. Он поднимался над островом оранжевым ореолом, созданным многочисленными вывесками и указателями.

– Ты бы какое производство предпочел? – не унимался гедоскет. – Лично я бы хотел водить поезда. Но тут, насколько я знаю, половина электричек на автономном управлении. Поэтому думаю попроситься на подъемный кран. Буду грузить готовую продукцию на конвейеры или на склады. А ты?

– Н-не знаю, – соврал я, нервно сжимая доктора Пухи. – Как получится.

Неужели его не спрашивали в полицейском участке, где он хочет работать? Я думал, это определяют заранее. Он ведь тоже из первой категории и имеет право выбора.

Чем ближе мы подъезжали к Промышленному острову, тем ярче становился неоновый пейзаж за окном. На этом клочке суши располагалось огромное количество заводов, и все то, что при дневном свете наверняка выглядело налепленными друг на друга кусками стали, стекла и бетона, ночью удивительно преображалось магией огней.

Именно здесь, подальше от материка, сгрудилась большая часть самых токсичных в мире производств, безопасную замену которым пока не нашли. К вопросу экологии Гедонис всегда подходил с особым трепетом. Вот почему машины с двигателями внутреннего сгорания заменили на электромобили, самокаты и велосипеды. А для дальних путешествий изобрели маглевы, о которых за последние шесть часов пути я узнал больше, чем за всю свою жизнь.

Вокруг была целая паутина подвесных дорог разных уровней. Товарные поезда, словно гусеницы шелкопряда, скользили во все стороны, перевозя готовые изделия на материк. Внизу, под монорельсами, толпились похожие на стадо коров грузовые фуры. Языки эскалаторных лент тянули за собой в глотки вагонов тысячи и тысячи коробок, ящиков и контейнеров. Огни семафоров перемигивались с красного на желтый и зеленый. Фары электровозов пробивали в дымке туннели света. Скелеты эстакад вихрились в разных направлениях, то сжимаясь в белые кольца, то выпрямляясь, как фараоновы змеи из глюконата кальция. Я еще нигде не видел такой густой сети подвесных и наземных дорог, и мне казалось, что я попал в фантастический мир или в гигантское паучье гнездо.

– Ну и шумиха тут, – поморщился Тю-тю. – А чем это пахнет? Жженая резина?

Снаружи, и правда, было шумно от нестихающего гула заводов и грохота поездов, и, несмотря на кондиционирование воздуха, в вагоне воняло смесью токсичных выхлопов. По территориям производств гуляли воронки света от прожекторов, то и дело звучали сигналы из громкоговорителей.