Этот сладкий голос сирены

Цыплаков стоял перед дверями незнакомой квартиры в незнакомом ему районе. Он весь содрогался, вздрагивал от волнения, как большая нервная собака, и мял в своих огромных лапах Катин рюкзачок. Звонок взорвался звонко, заливисто, весело, дверь открыла Катя, весело и шумно топая в домашних сабо. Цыплаков посмотрел на нее и… это можно было бы сравнить, как если бы ему по голове дали огромной кувалдой, или бревном, или на ту же его несчастную голову вылили ведро холодной воды… Он увидел маленькую женщину – в джинсах и майке, женщину типа женщина-подросток, с плоской маленькой грудью, узкими мальчишескими бедрами и короткой стрижечкой вокруг круглого, полудетского лица. Увидел и с ужасом понял, что она ему не нравится, что

ему нравятся женщины совсем другие. Да! Да! Да! Такие, как его собственная жена! Крупные, высокие, цветущие! От понимания этой простой истины Цыплакова даже пробил холодный пот. Катя благодарила – за все, за все! – и настойчиво предлагала чай с шарлоткой, Цыплаков тоже почему-то благодарил, благодарил многократно, благодарил, приплясывая от нетерпения, и бежал, бежал как можно быстрее, как говорится «ноги уносил»…Домой.

В ту ночь Цыплаков самозабвенно предался супружеской любви и наутро проснулся счастливым и свободным. Больше не было в доме покойника! Цыплакова же помалкивала и только задумывалась иногда. Она знала, о чем. Она ничего не забыла…

Тибайдуллина не убили, но что с ним происходило, он не понимал. Он чувствовал себя, как чувствуют во сне или под наркозом, в какой-то зыбкой, нереальной, колеблющейся среде, полной странных ощущений, видений, обрывков снов. До него доносилось, как через глухую стену: «Поторапливайся!» Доносилось, как матерился Валентин Петрович. Эти слова шлепались, как комья грязи в грязь, шлепались и растворялись. Он шел, или стоял, а может, и шел, и стоял… Иногда ему казалось, что он летит… Летит, как летают во сне… Казалось, что тело его невероятно вытянулось в длину и ноги достают до горизонта, а потом казалось, что он совсем крошка, пылинка в плену безграничного непонятного ему мира. Страха не было. Было бесчувствие. И как во сне или под наркозом, казалось, это длится вечность. И это длилось вечность.

В мае, когда заклубилась первая туманная зелень, отцвели вишни, но еще не зацвели яблони, а каштаны выпустили свои роскошные венчальные свечи, прилетела Римуля. Она шла по аэропорту сквозь толпу встречающих, и хоть никто ее не встречал, чувствовала себя под обстрелом множеств и множеств восхищенных взглядов. Римуля была красавицей. Копия мать Тибайдуллина, казачка, только тоньше, миниатюрней, стройнее и глаза, как у деда Тибайдуллина, темные, почти черные, с волнующим, загадочным, восточным раскосом. Но Римуля была не просто красавицей, Римуля была больше, чем красавица, потому что в душе ее горел огонь и те, кто смотрел на нее, видели не только красоту ее лица, но и отблеск этого огня.

Римуля шла по аэропорту в линялых, прорванных на коленях джинсах, блеклой маечке и сандалиях, завязанных по икре тесемками – крест-накрест. На ее плече болталась пустая джинсовая торбочка, русые волосы небрежно текли по спине. Римуля миновала строй навязчивых таксистов и дождалась рейсового автобуса. Какой-то парень суетливо уступил ей место у окна, но Римуля на него даже не посмотрела. Вид у нее был рассеянный и скорее ленивый, на самом же деле она была сосредоточена, собрана и сурова.

Ключ, как договаривались когда-то, лежал под половичком. Но в квартире люди были. Римуля прошла в комнату, в ту самую большую, парадную комнату, освещенную многоэтажной хрустальной люстрой, в которой когда-то Римулина бабушка устраивала елку для Римулиного маленького отца. В комнате сидела мать, а точнее, женщина, напоминающая мать, только моложе и ухоженнее. Была она в нарядном домашнем кимоно, расшитом диковинным зверьем.

- Ри-му-ля! – воскликнула женщина в кимоно и бросилась к Римуле.

Сомнений, что это мать, не оставалось, но Римуля не поддалась, мягко отстранилась от материнских объятий. Из соседней комнаты выбежали четырехлетний племянник и сестра.

- Римуля! Римуля! – закричал племянник, крепкая, розовая, невменяемая торпеда и стал толкать ее в бок. – Что ты мне привезла? Что ты мне привезла?

- Ничего! – зло ответила Римуля. – Себя привезла! Тебе этого мало?

Племянник обиделся и спрятался за свою мать, сестру Римули, тоже вроде бы и красивую, но без огня в душе, а с годами немного даже присохшую.

Наступила пауза. Все три женщины молчали, но вдруг стали тяжело дышать, как будто в комнате резко уменьшилось количество кислорода. Племянник же стал хныкать.

- Где папа? – спросила Римуля. Спокойно так спросила, без нервов.

- Где? Где?! – закричала, заверещала, сорвалась, завелась сестра. – Откуда мы знаем – где? Откуда мы знаем? Что нам о нем думать? Он о нас думал? Он о нас не думал! Он ни о ком не думал! Ему говорили – освой компьютер. Ему говорили – сдай квартиру!