Эуштинская осень

Тринадцатого утром проехали Луга, Саша уже начал строить планы на вечер в Петербурге – до этого он и думать боялся, чтобы не сглазить. На облучке снова сидел Архип.

– Свет мой, глянь-ка, какие чёрные тучи набежали, не буран ли? – сказала няня, отвлекая Александра от мечтаний.

Тучи и правда сгущались, поднимаясь с северного горизонта. Казалось, что повозка едет прямо в эту зловещую темноту.

– Да, барин, – громко подтвердил Архип через свист усиливающегося ветра, – погода портится. Надо остановиться.

До ближайшей станции было ещё вёрст семь, судя по тому, насколько они отъехали от предыдущей.

– Успеем, гони! – крикнул Саша, оживляясь.

Отдохнувшие лошади послушно ускорили бег. Когда станция была уже видна невдалеке, повалил снег, засыпая дорогу, телегу, залепляя глаза. Сильный ветер мешал повозке двигаться с прежней скоростью, но всё же изрядно продрогшие путники через четверть часа смогли спрятаться от разбушевавшейся стихии в станционном домике.

– Ну вот и зима пришла, – философски сказала Арина Родионовна, встряхивая запорошенную шаль.

Саша спросил у смотрителя чаю для всех и уже выпил торопливо стакан кипятка, согреваясь. За окнами бушевала метель. Старичок-хозяин даже зажёг лампу, чтобы разглядеть подорожную – так темно стало в доме. Казалось, действительно наступил зимний вечер.

– Похоже, мы тут застряли, – сказал Архип, входя в дом. Вместе с ним в тепло ворвались несколько снежинок и растаяли в воздухе. Архип задержался, чтобы определить лошадок под навес и прикрыть от снега, летящего во всех направлениях, повозку. – Дорогу уже замело, здесь нужны сани, а не наша телега.

«Это всё зайцы», – сердито подумал Пушкин, но вслух сказал:

– Подождём! Первый снег не бывает надолго, правда, Арина Родионовна?

– Верно, есть такая примета, сокол мой, первый снег завсегда быстро тает, – няня тяжело опустилась на скамью. – Отдохнём, пожалуй, куда нам торопиться-то?

Следующие пару часов Саша явственно ощущал себя подобно подушечке для иголок девиц Осиповых. К счастью, нервическое состояние притуплялось тем фактом, что назад пути уже не было… Да, ещё няня! Мамушке бы никак не понравились его метания. Арина Родионовна была женщиной уравновешенной и в других ценила то же. Решился делать – делай.

Подуспокоившись и употребив взятый у смотрителя расстегай со щами, путники пригрелись и продремали почти до вечера. Ветер тем временем стих, и Архип вышел проверить лошадей. Вернувшись, он сказал:

– Намело! Но ждать нам нечего – впереди зима, снега будет больше с каждым днём. Сейчас спокойно, хорошо.

Отдохнувший Пушкин постановил ехать. Арина Родионовна чуть покосилась на него, но промолчала. Они тронулись в ночь. По ровному шли ходко, чуть тормозя колёсами в намётах, но в сугробах вязли, замедляя ход.

– Эдак мы никогда не приедем! – сердился Саша.

Но к утру на фоне посветлевшего неба показались башни и шпили Петербурга.

По Киевскому тракту въехали в город. Снова поднялся ветер, он нёс снег прямо в лицо и крутил позёмку по булыжной мостовой. На заставе высокий жандарм в летах вздохнул, глядя на Родионовну:

– Куда ж вас, бабушка, принесло-то так невовремя? Неужто мужики без вас не справятся?

– С воспитанием малых деток? – удивилась няня. – Как же им справиться! А детки, оне в любую пору рождаются, нас не спрашивают.

– И то верно, – снова вздохнул жандарм. – Берегите себя.

Пушкин, усиленно старавшийся не привлекать внимания, чуть не поперхнулся от неожиданно участливого тона военного чина. Впрочем, Александр был рад, что их быстро пропустили. Его и так уже била дрожь от ожидания.

В городе было не протолкнуться от колясок, карет и всевозможных повозок. Саша расслабился – узнать его в такой толпе мог только кто-то очень хорошо знакомый.

– Куда править? – хрипло спросил с облучка Архип.

– Пока прямо на север, доедем до Мойки – высадишь меня у Рылеева, а няню отвезёшь к барыне. Потом вернёшься ко мне. Только не говори родителям, что я здесь, постарайся вообще не попасться им на глаза. Мамушка, ты тоже пока молчи, пожалуйста.

Арина Родионовна задумчиво пожевала губу, потом ответила:

– Нет, сударь мой, обманывать и не проси. Не могу я врать людям, сделавшим мне столько добра. Даже ради вашего спокойствия, Александр Сергеевич.

Саша хотел было возмутиться, но отвлёкся на звук выстрелов откуда-то спереди. Повозка как раз въехала на Обуховский мост через Фонтанку и встала в заторе. Александр приподнялся, чтобы посмотреть, что там происходит, и чуть не вывалился из телеги от неожиданности, когда его окликнули:

– Пушкин! Ты, что ли?

Саша обернулся. «Франт», то есть камер-юнкер Александр Михайлович Горчаков, выпускник Царскосельского лицея, а ныне дипломат в Лондоне, действительно выглядел франтом: напудренный парик, круглые очки на узком, гладковыбритом лице, щегольской плащ с белой меховой опушкой. И карета у него была не чета Сашиной колымаге. Пушкин устыдился своего крестьянского тулупа и потрёпанного вида, забыв на мгновенье, что он здесь инкогнито.