Ева и головы

— Для человеческого тела они будут, что детская рубаха на взрослого.

— Я хочу сказать, что ты же усыпил тех зверюшек, над которыми ставил эксперимент…, может, получится усыпить и человека?

— Как это? — спросил Эдгар.

— Что там было? Алкогольные пары? Сонные травы?

— Кто-то снова вкладывает тебе в голову мысли, над которыми нужно будет поломать голову мне? — спросил великан.

— Не хочешь — не ломай, — сердито ответила Ева и моргнула, заставив своего диковинного зверя раствориться в воздухе.

— Твой язык иногда становится языком пророков, — сказал Эдгар.

Ева смотрела, как багровеет его шея, а потом подползла и дёрнула за локоть.

— Ты не сможешь похищать нити из живота своих пациентов так, чтобы этого никто не заметил.

Эдгар прикрыл на несколько мгновений глаза.

— Ты многое можешь, маленький приставучий клещ. Можешь собирать дань, как собирали её дикие племена с захваченных народов. Заставь их не смотреть на мои руки. Заставь поверить, что все, что я делаю, я делаю как должно.

Потом из его горла вырвался звук, похожий на утиное кряканье.

— Если не сможешь, я просто закрою глаза. Я могу резать и зашивать, не открывая их, мои пальцы видят всё. Кто-то из древних говорил — «нет того, чего я не вижу. Когда я закрываю глаза, мир пропадает». И знаешь, что? Он действительно наполняется призраками. Может, призраки будут более благосклонны к моим делам, чем люди?..

Это привело Еву в сильный гнев.

— Призраки, говоришь? Благосклонны? Я к тебе благосклонна! И я сделаю всё, что нужно. Я буду забираться ночью в дома и похищать нити, чтобы ты мог потом сделать для господина барона новое тело и разрешить все эти твои проблемы с небесами.

Эдгар произнёс очень уверенно:

— Мой удел — просто и смиренно ждать. Откроется дверь, и я должен её увидеть.

— Я твоя дверь. Так почему ты её не видишь? Не издевайся надо мной, Эдгар!

Великан с изумлением смотрел, как в голове Евы пробивался родник: из глаз сначала заструились, а потом брызнули слёзы.

— Не заставляй меня делать то, что я не могу, но позволь то, что могу, — сказала она. — Я могу забраться в чужой дом и вынести оттуда все сокровища, которые тебе могут там приглянуться. В конце концов, я не чужой тебе человек. Отчего ты не разрешаешь помочь?

Тело великана как будто одеревенело. Даже сердце в груди билось с деревянным звуком.

— Молодые тела подходят лучше всего, — сказал он после долгой паузы и, кажется, с трудом удержался, чтобы не попытаться запихать ладонями обратно вылетевшие наружу слова. — Они должны отращивать нити быстрее, чем все другие. Кроме того, с ними тебе будет легче.

Ева подняла мокрое лицо. Великан уродлив, как полинялый от болезни бобёр. У него нет даже одинаковых ушей, и они больше похожи на куски теста различной формы, чем на органы человеческого слуха. Зато язык хлестал по нёбу, как будто в нетерпении, и в этом звуке Еве слышалось откровение: впервые этот мифический зверь, этот единорог в человеческом обличии готов приклонить перед ней голову. Не по принуждению, не из-за того, что она, Ева, на него кричала, а по собственной воле.

И это чувство было для девочки самой яркой звездой в млечном пути её жизни.

Сейчас Константинополь был уже где-то недалеко — Ева чувствовала его приближение, как собаки чуют приближение каравана, как птицы, отряхивая с ветвей свежевыпавший снег, чувствуют, тем не менее, что весна на подходе. А за ним — и ноздри девочки раздувались в предвкушении — жар песков, где дожди выпадают хорошо, если два раза за год.

Они по-прежнему избегали попадать в вены, по которым с севера на юг и с востока на запад катятся клубы пыли. Пустоши, на которых люди скакали по холмам и пили из озёр, ровно звери, постепенно сходили на нет. Когда путникам приходилось пересекатьочередной тракт, они замечали, что тот в хорошем состоянии: вывороченные камни заменяли новыми, бордюры пусть и обшарпаны, но целы. По обочинам во множестве виднелись следы жизнедеятельности человека. Вишнёвые кусты вдоль дороги стояли без единой ягодки — их оборвали еще, когда те только начали розоветь. Вновь появились посёлки, машущие в холодном утреннем воздухе, словно знамёнами, дымными столбами. Говорили там уже на другом языке, медлительном, плавном; казалось, каждый из местных людей надеется возвести над своей головой замок из слов. Сами они шире в плечах, чем германцы, с выдающимися, бесформенными носами, похожими на отростки на корнях моркови, и круглыми лицами. Волосы срезали почти под корень, пользуясь при этом длинными ножами, которые носили на поясе, так что Эдгар не стал в этих землях представляться цирюльником.

«Костоправ звучит лучше», — сказал он Еве.

Не было ни одного дождливого дня, однако ночи сочились влагой, а днём она хлюпала в горле каждого встречного мирного жителя. Со временем Ева тоже начала замечать у себя в гортани клокотание. Моря не было видно (Эдгар не раз и не два рассказывал о нём девочке, и Ева думала о бесконечной воде с почти суеверным страхом), но ветер частенько приносил солёный воздух и гулкие, раскатистые звуки, в которых опытное ухо великана угадывало шум прибоя.