Ева и головы

Покойник лежал прямо посередь повозки, сложив костлявые руки вдоль тела. Одет в засаленное платье, так богато расшитое цветными нитями, будто его владелец готовился к самому торжественному событию в своей жизни. Одежда хороша, но очень грязна, именно поэтому, должно быть, на неё никто не позарился. А может, разглядели в этих несуразных пятнах на рукавах следы преступлений или касания дьявола, который по-дружески обнимал мужчину за плечи и подталкивал, призывая творить дела против христовых людей. Тощий, как жердь, он казался Еве глубоким стариком, хотя, должно быть, был одного возраста с её великаном. Как сказал однажды Эдгар, не бывает красивых мертвецов. Даже к тем, кого хоронят в кругу семьи, кого провожают песнями, которые покойник любил при жизни, лучше не присматриваться. Не увидишь человека — увидишь карикатуру, уродливое насекомое, обезьяну, которую никто не видел, но все знают и говорят, что животное сие похоже на проклятого Господом человека, покрытого шерстью и беспрестанно гримасничающего.

Лицо залито запёкшейся кровью, веки, будто надкрылья жука, до середины наползли на выпученные глаза. Рот приоткрыт, на бело-зелёном языке, похожем на мясистый лист какого-то растения, заметны крупицы земли. Щёки такие, словно покойника тащили к месту казни и потом прочь, на кладбище, исключительно за них.

— Страшно, — качал головой Эдгар. Лицо его растягивалось, оплывало, приобретая сходство не то с упомянутой обезьяной, не то с покойником. — Страшно. Сохрани, Господь…

Он сотворил оберегающий знак, потом посмотрел на Еву.

— Прости, что заставляю тебя смотреть на такое. Чуется мне, что здесь мы ничего не найдём и всё это было зря. Богохульство в любом случае не стоит никаких целей и не может довольствоваться никакими причинами, и то будет мне урок.

— Почему ты говоришь, что зря? Ты даже не открывал его… — Ева неожиданно заметила в своём голосе слёзы. — Можешь заглянуть в живот, можешь — в грудь, где ещё ни разу не был.

— Всё пустое. Он же мертвец. Из него ушло самое главное, что делало его человеком.

Ева подумала, что сорвётся на крик, но вместо этого голос её зазвучал как шёпот:

— Ты достал его из преисподней. Клянусь, я видела там адский свет… нет, темноту, которая не снилась даже залам без окон. В аду темно, Эдгар, мой маленький, так темно, что если выколоть глаза, будет светлее. Смотри, как вытаращены у него глаза — он тоже пытался что-то разглядеть… давай выколем ему, хотя бы ради милосердия, глаза. За милосердие он покажет тебе всё, что скрывает это тело. И тогда мы вернём его, откуда взяли.

— К чему все старания? — уныло произнёс великан. — Всё равно это уже не человек. Так же как прокажённый, на голову которого упали первые комки земли и которому сказали «ты — мертвец».

— Папа всегда говорил — «сей, даже если земля плоха». Думаю, он имел ввиду, что всё равно получишь какие-то всходы и сможешь хотя бы засеять поле на следующий год, на новом месте, которое не так бесплодно. И, может, всего лишь на толику, но наесться.

Ева обнаружила, что уже извлекла из сумки всё необходимое. Пальцы её холодило лезвие стилета.

— Что за дьявольщину ты несёшь, — пробурчал великан. — Не собираюсь я его есть.

— Так засей хотя бы себя знаниями, посмотри, каким будет изнутри мертвец… — всё ещё сжимая кулачки, сказала Ева.

…Ткани одеревенели, нож мог проникнуть сквозь них, только если приложить к рукоятке значительное усилие. Мышцы на руках Эдгара бугрились, пот выступал на его предплечьях и грязными, громкими, как боевые барабаны, каплями стекал вниз. С каждым «тук!» Ева вздрагивала, вздрагивал, кажется, сам Эдгар, отчего пот тёк сильнее, и начал капать, кажется, даже с подбородка.

Крови не было («сворачиваемость — то её свойство, описанное ещё Аристотелем, из греков», — поучительно сказал Эдгар; как ни не любила Ева этот тон, сейчас она встретила его улыбкой облегчения), зато запах оказался куда хуже. Такой, будто все преступления, которые мертвец держал в голове и ещё намеривался совершить, с исхождением души также вышли наружу, но остались возле тела.

— Также один учёный муж говорил, что в теле человеческом важен баланс жидкостей. Это кровь, слизь, чёрная и жёлтая желчь. Смерть ведь, как ни странно, — при этих словах Эдгар посмотрел на Еву, — нарушение нормального состояния тела, поэтому какие-то из этих жидкостей иссыхают, а какие-то, напротив, множатся. Вот, например, слизь… смотри! Всё то же самое, что и в животе того усатого тощего кожевника, только нет конечности. Что, всё-таки, это такое было? Ужели парадокс?