Эвакуатор

– Может, ты чего-то недоговариваешь? Вдруг у тебя этот стартер не сработает, который был в чехле?

– Этот стартер всегда срабатывает, – грустно улыбнулся Игорь. – Он стопроцентный.

– Система защиты дубль пятнадцать?

– Система защиты пять и четыре. Не бери в голову, это я от любви грустный. Ведь несчастная любовь – это что? Это первый, в сущности, класс. Страдания для дураков. Настоящие страдания – это когда счастливая. Вот тогда все уже очень серьезно. Это как раз наш с тобой случай. Сразу начинаешь понимать, как все устроено…

– Купи мне мороженого, ладно?

– Сейчас. – То, что продавалось мороженое, было чудом: это, кажется, последнее, что осталось в Москве прежнего, мирного. – Фисташковых два дайте, пожалуйста…

– И чего ж будет? – испуганно спросила их добрая, широкая мороженщица. (Вот бы кого взять, но наверняка муж, дети, невестки, собаки…)

– Обойдется все, – сказал Игорь, и они, обнявшись, пошли в сторону троллейбусной остановки.

Подошел троллейбус, Игорь с трудом впихнул Катьку в средние двери – задние не открывались, машина была набита битком.

– Позвони! – крикнул он.

– Я скоро! – ответила она.

– Все мы тут скоро, – прокряхтел злобный старикан рядом.

Катька подмигнула и улыбнулась ему.

VII

– И-и, милая моя, – сказала бабушка, прихлебывая с блюдца липовый чай, пахнущий ровно так же, как и двадцать лет назад. – И в сорок первом никуда не поехала, и сейчас никуда не поеду.

Она ни на секунду не усомнилась в том, что все серьезно, и в том, что Катька действительно может ее забрать (версия была – к Катькиным родителям, в Германию); не последовало ни единого вопроса о том, чего, собственно, бояться и что вообще надвигается. Это было у них с внучкой общее – абсолютное доверие к своим: если бы Игорь сказал, что Земля сядет на Луну, Катька поверила бы безоговорочно и стала выстраивать свою стратегию, исходя из этого. Бабушка тоже отреагировала сразу, очень спокойно, и это была именно та реакция, которой следовало ожидать и бояться. Катька успела себе внушить: не упорствуй, отступи, потом начнешь сначала.

– Ладно, – легко согласилась она. – А почему?

– А потому что некуда. У меня знаешь как двоюродный брат говорил? С Колымы не убежишь.

– Ты тоже думаешь, что везде Колыма?

– А что такого особенного на Колыме? Холод только, а так – везде люди.

Катька осмотрелась, словно в поисках аргумента, – они сидели в кухне, у запотевших осенних окон, возле которых валялись сухие осы; с бельевой веревки, натянутой под самым потолком, свисали пучки трав. Бежать отсюда в самом деле было некуда и незачем. Тут царил полный, нерушимый уютный покой. Невозможно было подумать, что бабушка когда-нибудь умрет. Она не менялась, морщин не прибавлялось, речь не портилась, зубы не выпадали, она все так же легко управлялась с домом, находясь с ним в тайном союзе, и дом поддерживал ее, давал силы. Увези ее из дома – и он рухнет, и она зачахнет. Моросил дождичек, сад поник, дорожки в нем развезло. Народу на улице почти не было. Сразу за домом начинался лес – бурый, голый.

– А ты езжай, – сказала бабушка. – Хотя, если б ты меня послушала, я бы тут и мужа твоего приняла, и Польке было бы неплохо, – дом стоит, люди кругом свои, школа есть… Прижилась бы, ничего. Жила ты в Брянске, не жаловалась.

– Ты сама подумай, что будет. Если Москва погибнет, все остальное недолго протянет.

– А как это она погибнет? В сорок первом не погибла, а теперь погибнет?

– Господи, – вздохнула Катька. – Что ж такое было в сорок первом году, что вы до сих пор все им меряете? Неужели с тех пор не было ничего пострашней?

– Не было, моя сладкая, и не будет.

– Будет.

– Ну, а будет – так и нечего мне, без году восемьдесят, бегать куда-то.

– Без двух.

– Ох разница, ох разница! А чего мне сделается? Дом есть, картошка есть, яблок в этом году стока было, что и жарили, и парили, и до сих пор не съели. Новая власть будет – а какая власть? Что они с меня возьмут? Тут какая власть ни начнись – они через три года все то же самое делать будут. Мне мать рассказывала: отец все говорил – новый мир, новый мир! Трех лет не прошло, как все опять завернуло. Посади американца – он через год запьет, через два проворуется, а через три все сделает как было.

– Эти не американцы, бабушка. Эти просто всех под корень вырежут.

– Да что им старуху-то резать?

– А что им детей взрывать?

– Так ведь то еще, может, не они. То еще, может, само взрывается. Я слыхала, «Маяк» говорил: у нас к две тыщи третьему году все износится и само рушиться начнет. Ну, а оно покрепче оказалось, еще два годика поскрипело.

– И что ты будешь делать, когда все взорвется?

– А ничего не буду. Чай буду пить. Что ты приехала – это очень хорошо, спасибо тебе большое, я последнее время все скучаю, не знаю, как ты там. А ехать куда – это нет. Лучше ты давай сюда, вместе перезимуем, и не заметишь. И Сережу своего вези, он мне как раз забор подправит, а то из Михалыча теперь какой плотник? – Михалыч был сосед, завсегдатай вечерних посиделок.

– Сережа тебе так его поправит, что три Михалыча потом не разберутся.