Евангелие – атеисту

«Раньше были, теперь нет. Тело умершего измельчается до молекул, равномерно распределяется в почве «личного надела земли». Надел этот следующие три года не обрабатывается, но открыт для доступа любого, желающего посидеть, погулять, вспомнить…Затем надел этот присоединяется к общинному полю, если есть возможность или становится местом общинного выпаса….пока его вновь кому-либо не выделят при рождении.

А храмы…Каждая община имеет один храм — видишь вдали, на вершине холма — овальное строение из литого голубого стекла в виде чаши? Это «Колизей», где могут сидя разместиться все члены общины. И они раз в месяц собираются вместе, постятся до этого сутки, коллективно общаются со Всевышним. Иных храмов нет, и специальной обрядности нет.»

«А актёры, писатели, поэты, художники здесь есть?»

«В прошлом было такое. Сейчас это может быть формой проведения досуга. Сейчас им доступны произведения и творения не только их прошлого, но и то, что есть в параллельных мирах, в частности, творения твоего мира. Каждому доступно. Остановись здесь! Сейчас выйдет тот, кто хотел тебя увидеть, просил о встрече именно с тобой».

На дорожку вышел из-за изгороди, жёсткие ветви раздвинулись, пропустив его, мальчик лет двенадцати, мне по плечо, в обычном здесь голубоватом одеянии, босой, руки лодочками перед грудью сложены, голубоглазенький, блондин с длинными волосами, круглолиций, улыбчивый. Смотрит на меня, молчит, и я молчу — не сообразил спросить, можно ли разговаривать. Парень словно спрашивает взглядом и удивлён безответностью… Долго мы стояли молча, не отводя глаз друг от друга, глаза в глаза. И понял я, что мальчик этот — я сам двенадцатилетний, только здоровенький и умненький. Он улыбаться перестал, но смотрел мягко, приветливо. Вдруг слеза покатилась по его щеке. Улыбнулся жалостливо, кивнул мне головой прощаясь, помахал рукой. И ушёл за «забор» лицом ко мне, спиной вперёд… Скрылся за зелёной изгородью, росточком ещё мал, не виден мне из-за кустарника.

Хранитель положил мне на плечо ладонь, мягко, утешающее, подтолкнул, иди-мол.

Хранитель, отведи меня к его матери!

Идти пришлось недалеко, но вечерело уже, туман начал стелиться, хотя прохладно не становилось — а словно бы и теплее…

На дорожку также вышла невысокая женщина-девушка, кареглазая, русоволосая, в розоватой простенькой одежде, украшенная плетью хмеля через шею по высокой груди, до пояса. Взглянула равнодушно, без узнавания, отстранённо и скрылась за непроходимым кустарником.

«Она родила и выкормила здесь двенадцать. Поровну мальчиков и девочек. Ни одного не потеряла… «Дай увидеть её старшего!»

«Не могу. Он в пути: ходит по земле из общины в общину, непоседлив, общителен… Но он узнает, что ты был здесь…Узнает…»

«Хранитель, вечер уже, где ночь проведу? Не под забором же?»

«Почему ы и нет? Ночи здесь тёплые, почва мягкая, тепла не отнимет у тела, а согреет. Ты е голоден, курить тебе не захочется. Ложись, смотри в небо, на звёзды незнакомые, отдыхай, думай…»

Я подчинился. Хранитель удалился. Я ощутил это по полному одиночеству. Я и раньше его не видел, но чувствовал присутствие и даже «руку». Ощутил заброшенность свою и ненужность лёжа на спине и глядя на незнакомые яркие созвездия, туманности, галактики…задремал и уснул. Засыпая, всё же думал: сперва о том, что так и не услышал крика петушиного. Потом вспомнил, какие были шумные птицы сороки в моём послевоенном детстве. Трещали в лесу неумолчно, стоило появиться вблизи их малозаметных гнёзд. А потом стали их охотники, бывшие фронтовики, ставшие начальниками, отстреливать. Мешали сороки своею трескотнёй хорониться охотникам на приличную добычу. Стали даже пацанов сманивать на истребление сорочьего племени. За лапки платили, призы всякие давали. Результат — десятки лет уж прошли, как сорок перестали избивать, а они стали тихими, молчаливыми, почти безгласными. Умные…Видно местных петухов тоже когда-то «учили» выживать…

И пришла другая мысль. Здесь лишают волосяного покрова тех, кто нарушил Закон. Я не по этой причине, но лишён волос. Что думали обо мне те, кто на меня смотрел? Что мне меня скоро разденут и поместят в чашу? И на сколько суток поместят? А потом, если Всевышний смерти не допустит, то и уши заклеймят-проколют в виде дырок-звёздочек…Да, перспектива… Да минует меня чаша сия!

Далее — глубокий сон без сновидений.

Глава 13.Возвращение домой после «встречи»