Евангелие Достоевского

Страдание, если оно воспринимается в христианской перспективе, очищает душу и делает человека подлинным человеком: эта мысль проходит красной нитью через все творчество великого писателя. В то же время, по словам Бердяева, отношение Достоевского к страданию было двойственным. С одной стороны, «творчество Достоевского проникнуто беспредельным состраданием к человеку. Достоевский учит жалости и состраданию. В этом нет ему равного. Никто не был так ранен бесконечным страданием человеческим. Сердце Достоевского вечно сочилось кровью. Ему дано было познать каторгу, жить среди каторжников, и он всю жизнь свою предстательствовал за человека перед Богом. Страдания невинных детей более всего поражали и ранили его совесть». С другой стороны, «Достоевский менее всего может быть назван сентиментальным, слащавым и расслабляющим гуманистом. Он проповедовал не только сострадание, но и страдание. Он призывал к страданию и верил в искупительную силу страдания. Человек – ответственное существо. И страдание человека не невинное страдание. Страдание связано со злом. Зло связано со свободой. Поэтому свобода ведет к страданию… В страдании видел Достоевский знак высшего достоинства человека, знак свободного существа. Страдание есть последствие зла. Но в страдании сгорает зло».

Дмитрий

Дмитрий – старший сын Федора Павловича – наиболее близок к нему по характеру и образу жизни. «Пусть он и честный человек, Митенька-то, но сладострастник. Вот его определение и вся внутренняя суть. Это отец ему передал свое подлое сладострастие… Ведь в вашем семействе сладострастие до воспаления доведено», – говорит о нем Ракитин. А сам Дмитрий признается Алеше: «Я всегда переулочки любил, глухие и темные закоулочки, за площадью, – там приключения, там неожиданности, там самородки в грязи… Любил разврат, любил и срам разврата».

Л. Леонидов в роли Дмитрия Карамазова. МХТ. 1910 г.

И. Глазунов. Дмитрий Карамазов

Дмитрий занимает особое место в драматичной истории семейства Карамазовых. Его появление на сцене связано с конфликтом между ним и отцом. Выяснение отношений начинается прямо в келье старца Зосимы и приводит к скандалу. Дело доходит до того, что отец угрожает сыну дуэлью, а сын произносит слова: «Зачем живет такой человек». Федор Павлович кричит: «Слышите ли, слышите ли вы, монахи, отцеубийцу». Отец как будто сам подталкивает сына к роковому шагу.

С каждым новым эпизодом напряжение растет. В какой-то момент Дмитрий набрасывается на отца и избивает его. Но не убивает. Алеше же прямо говорит о готовности убить отца: «Может быть, не убью, а может, убью… Личное омерзение чувствую. Вот этого боюсь. Вот и не удержусь». В какой-то момент Дмитрий оказывается в шаге от отца: «Весь столь противный ему профиль старика, весь отвисший кадык его, нос крючком, улыбающиеся в сладостном ожидании губы его, – все это ярко было освещено косым светом лампы слева из комнаты. Страшная, неистовая злоба закипела вдруг в сердце Мити… Личное омерзение нарастало нестерпимо. Митя уже не помнил себя и вдруг выхватил медный пестик из кармана…»

У Дмитрия Карамазова был реальный прототип – Дмитрий Ильинский, с которым вместе Достоевский сидел в каторге. Он был обвинен в отцеубийстве. В «Записках из Мертвого Дома» Достоевский писал о нем: «Особенно не выходит у меня из памяти один отцеубийца. Он был из дворян, служил и был у своего шестидесятилетнего отца чем-то вроде блудного сына. Поведения он был совершенно беспутного, ввязался в долги. Отец ограничивал его, уговаривал; но у отца был дом, был хутор, подозревались деньги, и – сын убил его, жаждая наследства. Преступление было разыскано только через месяц… Разумеется, я не верил этому преступлению. Но люди из его города, которые должны были знать все подробности его истории, рассказывали мне все его дело. Факты были до того ясны, что невозможно было не верить».

Когда Достоевский писал эти слова, он еще не знал, что Ильинский был осужден несправедливо. Во второй части «Записок» он вносит корректив в сказанное об Ильинском: «На днях издатель “Записок из Мертвого Дома” получил уведомление из Сибири, что преступник был действительно прав и десять лет страдал в каторжной работе напрасно; что невинность его обнаружена по суду, официально. Что настоящие преступники нашлись и сознались и что несчастный уже освобожден из острога».

Помимо трех братьев, есть еще четвертый – незаконнорожденный сын Федора Павловича, лакей Смердяков. Он ненавидит всех людей, Россию и весь окружающий мир. Смердяков – это своего рода двойник Ивана Карамазова, его alter ego. В набросках к роману Иван называется «убийцей», а Смердяков отсутствует. Из этого можно заключить, что, согласно первоначальному замыслу писателя, именно Иван должен был убить отца, и лишь впоследствии эта «миссия» была перепоручена писателем Смердякову.

Стены Омского острога. Фотография XIX в.

Общий вид острога. Фотография XIX в.