Братья и
сестры, мне напоминают, что вы спрашивали у меня, кто из учеников присутствовал
там в тот день. Ответить на этот вопрос не просто. Во-первых, потому что
распятие длится дольше, чем один день, это скорее пытка, чем казнь, и к
наступлению ночи редко когда испускает дух больше одной ее жертвы. желающих
посмотреть, как подвигаются к смерти распятые, приходит все меньше и меньше.
Во-вторых, придя к Голгофе, я еще не знал никого из учеников, кроме Иуды и,
возможно, пары других – тех, кого видел в Гефсиманском саду при скудном свете.
Думаю, я должен был запомнить лицо того, кто отсек мне ухо. Однако лица этого я
никогда больше не видел.
Итак, с
уверенностью я могу говорить лишь о женщинах. Ибо я уже знал их как жен и
дочерей старейшин храма. Шестерых, не то семерых из них, жавшихся друг к дружке
в поисках утешения, увидел я там, на Голгофе. Ревека и Ависага, о коих вы знаете
из других моих писем, были там, и также родственницы иных старейшин, и среди
них дочь самого Каиафы.
Как
презирал я их всего неделю назад! Помню, когда они впервые подпали под чары
неотесанного пророка из Капернаума, мы с Каиафой побеседовали об их опасной
глупости. Мы уподобили тогда Иисуса бешенному псу со слюнявой мордой, который
наделяет первую встреченную им женщину своей заразой, а затем она начинает
распространяться от женщины к женщине, перескакивая из одной пустой головы в
другую. Или, иначе сказать, из одной пустой дыры в другую, сказал Каиафа, и я
заревел от смеха, точно осел. Как корчился я от наслаждения – ведь
первосвященник храма лично удостоил меня шутки! И насколько громче смеялся бы
я, если бы кто-то напророчил мне, что всего неделю спустя и меня не минет та же
зараза, что поразила этих женщин! О, сладкая зараза! Да будет она
распространяться из уст в уста и из сердца в сердце, покуда не овладеет всем
миром!