Да не
скажет никто, что Спаситель наш, когда пришло время его распятия, оказался
лишенным отваги. Хотя, к печали моей, это уже сказано. Симон из Капернаума,
бывший некогда самым ревностным из учеников, а ныне якшающийся с блудницами пропойца,
уверяет всех, кто соглашается слушать его, что Иисус умер так, как умирает
любое ничтожество, любой малодушный преступник, любая, на самом-то деле,
дворовая скотина, – без чести и благородства. С каким благородством, мог бы
спросить кто-нибудь, принял бы в подобных обстоятельствах смерть сам Симон? Но
я не спрошу. Наш Господь учил нас любить врагов наших. А прискорбная правда
состоит в том, что Симон, коему должно было обратиться в сияющий светоч веры,
стал нашим врагом, и не желает иного, как только увидеть нас поверженными во
мрак.
Но довольно
о Симоне. Вы просили меня рассказать о последних днях нашего Спасителя, а я
вместо этого трачу слова на человека, который проливает дешевое вино на колени
свои да водится с блудницами. И не так, как водился с блудницами Господь, да
поймет это каждый! Я говорю о поведении сущей свиньи. Но хватит, хватит о
Симоне и злых поношениях, коим подвергает он отвагу Господа нашего.
Малодушие
пред лицом тяжких увечий вещь совсем не простая. Дух может быть храбр, а тело
слабо. Или скорее, деяния тела совершаются без помышлений о храбрости либо
слабости; они просто совершаются. Когда воины схватили нашего дорогого Иисуса
за запястья, чтобы уложить их на поперечину креста, и когда человек с
деревянным молотком склонился над ним, Господь наш закричал и прижал руки к
бокам, точно дитя, которого щекочет мать. Это не было малодушием. Ибо так ведет
себя плоть, встречаясь с подобной угрозой.
Прошу вас,
братья и сестры, вообразите, как к мягкой коже запястья вашего подносят
железный штырь, и вы знаете наверняка, что через несколько мгновений молоток
вгонит его в вашу плоть, в ваши кости. Кто из нас не содрогнулся бы? Кто лежал
бы спокойно, говоря: Делай, что должно?