Евангелие огня

Занимавшее первый этаж, скромное по размерам помещение представляло собой словно бы улей в разрезе, окрашенный в небесно-голубые тона, украшенный авангардными скульптурками и заполненный приятным шумком работы, большая часть которой вращалась вокруг компактных компьютеров и сканнеров-принтеров. Плакат с черно-белой зернистой фотографией молодого Филипа Гласса, играющего на электрическом органе перед горсткой собравшихся в синематеке «Режиссерского кооператива» слушателей, занимал почетное место у окна, которое отбрасывало на него аккуратный теневой узор своей решетки. На телефонах то и дело вспыхивали лампочки, однако трубки с них снимались редко, – преобладающим звуком был здесь мелодичный гул приглушенных разговоров, ведомых молодыми людьми.

– Кофе и все остальное, – распорядилась через плечо Томоко и указала Тео на лифт: – Прошу.

– Не знаю, хватит ли мне сил, чтобы пройти через это, – простонал Тео, глубоко утонувший в диване, на который так часто плюхался прославленный Билл Стейнберг и которому, несмотря на сигаретные прожоги и покрывавшие обивку брызги эпоксидного клея, дозволено было остаться в квартире.

– Через что?

– Через сегодняшний вечер.

– Все обойдется, – сказала Томоко. Она опустилась на колени посреди плюшевого берберского ковра и принялась дразнить своего шпица свернутым в трубку журналом. – К завтрашнему утру у вас от этого вечера только воспоминания и останутся. А перед Бостоном получите передышку – два свободных дня.

– Я все повторял себе, что происходящее меня забавляет, – задумчиво сообщил Тео. – Пока мне не пригрозили пистолетом.

– Как романтично, – отозвалась она и хмыкнула. – Нет, правда, я вам сочувствую. Наверное, это было ужасно.

– Мне кажется, что на каждое мое новое чтение приходит все больше сумасшедших.

Миссис Стейнберг уже стояла на четвереньках, строя собаке глазки.

– Ну, от этой книги у кого угодно крыша может поехать, – сказала она, перемежая слова нечленораздельным проборматыванием материнских нежностей. – Вам следовало помнить об этом, когда вы ее сочиняли.

Оттуда, где сидел Тео, лица ее он сейчас видеть не мог – только клинышек колготок. Пытаясь справиться с приступом паранойи, он поозирался вокруг. Здесь ему ничто не грозило; он находился среди доброжелательных, интеллигентных, услужливых людей, в уютной чердачной квартире, видевшей некогда, как создаются великие произведения искусства. В одной руке он держал чашку прекрасно сваренного кофе, в другой печенье. На стенах висели интересные экспрессионистские полотна одаренных молодых живописцев, несколько африканских статуэток и японских орнаментов. Шпиц был смышлен и воспитан. И спокоен, спокоен, спокоен.

– Та часть книги, которая выводит людей из себя, принадлежат Малху, – сказал Тео. – Я за них отвечать не могу.

Томоко повернулась к нему, позволив песику завладеть его добычей.

– Вы слишком скромны, – сказала она. – Ваш Малх блестящ. Совершенно фантастическое творение.

Пауза. Шпиц, носивший, кстати сказать, кличку «Маркер», опустил мохнатую мордочку на свернутый журнал и смежил веки.

– Я не придумывал Малха, – сказал Тео. – Он настоящий.

– Именно такое впечатление он и производит, – радостно подтвердила Томоко Стейнберг.

– Вы не поняли. Я говорю серьезно. Я действительно нашел свитки. Действительно перевел их с арамейского на английский. Малх, Иисус, сцена распятия… все это правда.

Какое-то время Томоко всматривалась в него, ошеломленно приоткрыв рот.

– Ничего себе, – наконец, произнесла она, начав, похоже, понимать подлинную, сокровенную ценность того, во что вложила деньги ее компания. – Так это же еще лучше.

То, что могло обратиться в неловкую и даже некрасивую сцену, было отменено настоятельной необходимостью собрать с ковра осколки битого стекла. Тео запустил кофейной чашкой в ближайшую стену, а попал в горку с напитками. Ни ему, ни Томоко не хотелось вызывать снизу кого-либо из работников «Океана», чтобы те помогли навести здесь порядок. Вот они и ползали по полу на коленях, молча и осторожно одолевая дюйм за дюймом, подбирая пальцами острые осколки и перекладывая их в пустое ведерко для льда. Долгое время в комнате не было слышно ни звука, не считая медленного, размеренного дыхания двух людей, несколько более быстрого – Маркера и тихого звяканья стекла о металл.

 Вскоре стеклышки покрупнее были собраны, однако к нитям «бербера» еще продолжали липнуть крошечные осколки. Резать о них пальцы ни Тео, ни Томоко не хотелось. Оба осторожничали. В их взаимной заботливости проступило подобие интимности, она соединила их, – что-то вроде того.

– Простите, – сказал Тео.

– Да ладно. Я видывала вещи и похуже. Поверьте, что бы вы ни учинили, все равно окажется, что я видела кое-что похуже.

– Вы о других авторах говорите?

– Да. И не только о них. О муже. Святом Билле Стейнберге, посланном Богом в дар пластическим искусствам. Критики вечно твердили, что он скорее набрасывается на свои скульптуры, чем ваяет их, – и были правы, – однако набрасывался он не только на глину.

– Спасибо, мне сразу сильно полегчало.

Она снисходительно улыбнулась.