Читаем Евангелие от Иуды полностью

их мщением, достойны хвалы, а они, каиниты, связаны

с ними родственными узами, и бахвалятся сими узами с

Каином и содомитами, Кореем и Исавом и высшее знание

им приписывают. И потому считают, что создатель

мира сего, когда хотел их искоренить, никакого вреда

не смог им причинить. Они же сами скрылись от него

и обратились самыми высокими демонами. Отсюда

и наивысшую силу имеют. Потому их, как необоримых,

осенила Мудрость. Вот и поминают, что Иуда все это

досконально провидел. Чванятся, что он их родич, и

признают за ним особое знание. Притом столь упорствуют,

что под его именем распространяют писание, именуют его

Евангелием от Иуды.

(Епифаний, Еретики)

Дорогой друг, слишком о многом любопытствуешь: трудно поверить, что руководит тобой, как утверждаешь, обычная любознательность, свойственная исследователям и любителям истории человеческой мысли. Жажда всезнания парадокс нашего разума (назначение коего, по моему мнению, - цели практические), а в истории такое всезнание - неосуществимая мечта, хотя и мужи наиобразованнейшие не находят сил отказаться от подобной пытливости.

Ведь и философ, взыскующий конечной истины мироздания, забывает: любое слово в его умозаключениях есть понятие, а любое понятие абстрактно.

Абстракция уже ех definitione {По определению (лат.).} не является реальностью, следовательно, наше знание о реальности - собрание понятий, не являющихся реальностью.

Выбирая из двух позиций: либо реальность истинна, либо истинно наше знание о ней, я склоняюсь к первому. История, конечно, не понесет ущерба, ежели мы признаем, что она, история, есть лишь субъективное представление, в любом случае исключающее достоверность.

Хуже, когда истории приписываем значение сущего - тогда рискуем впасть в противоречие, о коем шла речь выше.

Заметить сие считаю необходимым, поскольку требуешь описать давно минувшее, а оно, мне представляется, может иметь весьма серьезные последствия для судеб мира, не намеренного вопреки злоречивым пророкам завершить свое существование на нашем поколении.

На склоне лет все, ранее обязывавшее меня молчать, уже не существует, потому собираюсь исполнить твою просьбу и оставить свидетельство событий, в коих сам принимал участие либо о коих наслышан из достоверных источников.

Однако свидетельство - это еще не история, хотя оно в равной степени сомнительно, ибо omnis homo mendax {Любой человек лжив (лат.).}, о чем знает каждый судья. Нет двух одинаковых показаний по одному делу, даже случись оно за день до того на рынке. Чего же стоят свидетельства о фактах давних, через несколько десятков лет неожиданно оказавшихся весьма важными для нынешнего поколения или для наших потомков?

Я не убежден в сугубой серьезности этого дела, но желание ответить на твои вопросы склоняет меня к исполнению просьбы, при сем учитываю, кстати, твой скептицизм насчет слухов, разглашаемых миссионерами секты, проникшими в иудейские общины даже африканских, испанских и галльских провинций. Учитываю также и злокозненные сплетни, устные и письменные, касательно моей особы, говоря точнее, касательно моего alter ego; уверяю тебя, сплетни ничуть не меняют мое отношение к самому делу, хотя, даже усмиренный летами, порой прихожу от них в ярость.

Наговоры во множестве кружили среди простонародья, но до сего дня не обращал внимания на клевету - были на то свои причины. Ныне причин этих нет, а мои годы освобождают от когда-то добровольно принятых обязательств.

Болезнь эпохи, как понимаю из твоих сообщений, разрастается куда шире, нежели я предполагал, и, быть может, все, что мы, современники, считаем пустяками (я, кстати, не держусь такого мнения), поднимется огромным древом и своей тенью омрачит всю империю.

Между нами говоря, мне все едино, будет ли сия тень губительна для империи, хотя поистине не ведаю, что горше: деспотизм мирской или священнический, ибо, как говорит Гораций: quidquid delirant reges, plectuntur Achivi {За все безумства царей расплачиваются их подданные (лат.).}.

Мысль об упомянутом недуге заставляет сомневаться, беспокоит, ибо, случись так, вынужден признать: человек, о коем любопытствуешь, поистине был мужем провидения. Вопреки известной максиме: умный не откажется изменить свое мнение, - в жизни не любят отбрасывать привычные суждения, в мои же годы, когда не за горами и столетие, не хочу переживать потрясений.

Хотя я вообще отказался (о чем тебе сказывал) от веры предков, с ходом времени, когда старость уже мутит разум, порой является неуверенность, прав ли был, поддавшись некогда искушениям эллинских мыслителей. Твоя просьба лишний раз заставила взвесить все и преодолеть слабость: снова уверен я в моей правоте. Надолго ли? Того не знаю. Сдается, времени достанет упорядочить и написать все, что видел, о чем слышал, дабы мирно почить, повторяя вслед за Екклесиастом: суета сует, - все суета!

Принимая во внимание очередность и великое число вопросов, все свидетельства я изложил в твоей же последовательности, хотя поначалу имел другие намерения.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Хмель
Хмель

Роман «Хмель» – первая часть знаменитой трилогии «Сказания о людях тайги», прославившей имя русского советского писателя Алексея Черкасова. Созданию романа предшествовала удивительная история: загадочное письмо, полученное Черкасовым в 1941 г., «написанное с буквой ять, с фитой, ижицей, прямым, окаменелым почерком», послужило поводом для знакомства с лично видевшей Наполеона 136-летней бабушкой Ефимией. Ее рассказы легли в основу сюжета первой книги «Сказаний».В глубине Сибири обосновалась старообрядческая община старца Филарета, куда волею случая попадает мичман Лопарев – бежавший с каторги участник восстания декабристов. В общине царят суровые законы, и жизнь здесь по плечу лишь сильным духом…Годы идут, сменяются поколения, и вот уже на фоне исторических катаклизмов начала XX в. проживают свои судьбы потомки героев первой части романа. Унаследовав фамильные черты, многие из них утратили память рода…

Алексей Тимофеевич Черкасов , Николай Алексеевич Ивеншев

Проза / Историческая проза / Классическая проза ХX века / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Зверь из бездны
Зверь из бездны

«Зверь из бездны» – необыкновенно чувственный роман одного из самых замечательных писателей русского Серебряного века Евгения Чирикова, проза которого, пережив годы полного забвения в России (по причине политической эмиграции автора) возвращается к русскому читателю уже в наши дни.Роман является эпической панорамой массового озверения, метафорой пришествия апокалиптического Зверя, проводниками которого оказываются сами по себе неплохие люди по обе стороны линии фронта гражданской войны: «Одни обманывают, другие обманываются, и все вместе занимаются убийствами, разбоями и разрушением…» Рассказав историю двух братьев, которых роковым образом преследует, объединяя и разделяя, как окоп, общая «спальня», Чириков достаточно органично соединил обе трагедийные линии в одной эпопее, в которой «сумасшедшими делаются… люди и события».

Александр Павлович Быченин , Алексей Корепанов , Михаил Константинович Первухин , Роберт Ирвин Говард , Руслан Николаевич Ерофеев

Фантастика / Самиздат, сетевая литература / Ужасы / Ужасы и мистика / Классическая проза ХX века
Право на ответ
Право на ответ

Англичанин Энтони Бёрджесс принадлежит к числу культовых писателей XX века. Мировую известность ему принес скандальный роман «Заводной апельсин», вызвавший огромный общественный резонанс и вдохновивший легендарного режиссера Стэнли Кубрика на создание одноименного киношедевра.В захолустном английском городке второй половины XX века разыгрывается трагикомедия поистине шекспировского масштаба.Начинается она с пикантного двойного адюльтера – точнее, с модного в «свингующие 60-е» обмена брачными партнерами. Небольшой эксперимент в области свободной любви – почему бы и нет? Однако постепенно скабрезный анекдот принимает совсем нешуточный характер, в орбиту действия втягиваются, ломаясь и искажаясь, все новые судьбы обитателей городка – невинных и не очень.И вскоре в воздухе всерьез запахло смертью. И остается лишь гадать: в кого же выстрелит пистолет из местного паба, которым владеет далекий потомок Уильяма Шекспира Тед Арден?

Энтони Берджесс

Классическая проза ХX века