Евангелие от Иуды

– Мы выращиваем такие цветы у себя дома, ты об этом знал? Хобби моего отца. У нас есть целый fuchsarium.Очень известный в Моравии. – Она держит цветок в руках, повернув его, так чтобы видеть нежные участки – тычинки и внутреннюю сторону венчика. – Есть, был, кто его знает…

Она бросает цветок и уходит по тропинке в сторону усыпанной гравием прогалины, где стоит tempietto.Толчком открывает деревянную дверь. Внутри – ни души. Свет льется из подвесного фонаря на вершину купола, но его недостаточно, чтобы разогнать тени, скопившиеся на круглом полу. Он закрывает за собой дверь. Стоя внутри цилиндра, они чувствуют себя на дне пересохшего колодца, в прохладном и влажном убежище.

– У нас была хижина в зарослях рододендронов, – говорит она. – Есть.Она до сих пор там, я так думаю. Это было наше укрытие, die Bude –для нас с братом. Это было… о, это было десятком вещей: кораблем, пещерой, крепостью, домом. Я Она окидывает взглядом окружающие ее стенки цилиндра, точно подогнанные камни, бороздки на куполе, струящийся сверху свет. – Свет там был точно таким же, как здесь. Наверно, он проникал откуда-то извне, с неба… да, там было оконце в крыше… и освещение было точь-в-точь такое же.

– А ваш брат?

– Мой брат мертв. Он погиб в Ростове.

Какое-то время они стоят неподвижно, словно позволяя этому факту – факту далекой, возможно, трагической смерти, которую сложно вообразить в этом цветущем, красочном саду, где тропинки переплетаются между клумбами и воздух полон стрекотом цикад и птичьим щебетом, – разделить их.

– Зачем вы вышли замуж за герра Хюбера?

Она с удивлением смотрит на него.

– А тебе какое дело?

– Это замужество было ошибкой? – Он переходит на немецкий, и со сменой языка его интонация становится более настойчивой, как будто он теперь ощущает большую уверенность в своих высказываниях. – Он же гораздо старше вас. Гретхен, скажите. – И вдруг, совершенно неожиданно, он берет ее за руку, словно намерен вытрясти из нее правдивый ответ. – Это было ошибкой? – Она же смотрит на него с легким недоумением.

– Тебя это не касается.

А что же его касается? Где пролегают границы интимности? Он сжимает ее руку – тонкую, хрупкую кисть – и смотрит на нее как будто выжидающе.

– Пожалуйста, отпусти, – тихо просит она.

– Вы осознаете, какие чувства я испытываю к вам?

– Франческо, не говори глупостей. Пожалуйста, отпусти меня.

Он отпускает ее руку. На мгновение она замирает, глядя на него с прежним изумлением.

– Я обидел вас? – спрашивает он.

– Конечно же, нет. – Она улыбается. – Ты мне польстил. Однако ты ступил на опасную территорию.

– Минное поле?

– Как угодно. Лучше тебе подождать здесь некоторое время, – говорит она. А затем она распахнула дверь и вышла к солнечным лучам, оставив его одного в прямоугольнике света, проникавшего сквозь дверной проем. Ее шаги по тропинке быстры и легки, они сливаются с привычным утренним шумом…

Магда – настоящее время

Под окнами квартиры, на piano nobile, [34]группы туристов снуют вокруг останков некогда великого прошлого семьи Касадеи, поглядывая на портрет рожденного в этой семье Папы Римского – кого-то там Безгрешного – и задаваясь вопросом, когда же обновят позолоту на потолке. Выше, под самыми стропилами, птицы и грызуны скребутся о деревянную обшивку. Когда идет дождь, вода просачивается и каплет на кухонный пол в заунывном монотонном ритме. Заранее приготовленное ведро обеспечивает эхо еще долгое время после грозы.

Кроме кухни, размерами едва ли превосходящей корабельный камбуз, в квартире есть гостиная, спальня и ванная. Последняя сплошь завалена вещами Магды: ее колготки висят над ванной, словно содранные черные шкурки животных, трусики мокнут в надтреснутом биде, баночки крема, тюбики губной помады, кисточки с тушью для глаз захламили все полки.

Дни следуют один за другим. Лето сменяет весну, и неуловимая эта перемена выбеливает лучезарный янтарь. Магда рисует, наблюдает, берет купола, крыши и башни и переносит их на бумагу в слегка искаженном виде. Она не только делает наброски, иногда она еще и пишет картины: тогда вся квартира заполняется органическим запахом масляной краски, скипидара и акриловой смолы, словно в студии настоящего художника. Она пишет солнце, на закате напоминающее кровавую рану за кривым лезвием Яникулийского холма; она пишет причудливые колючие растения, торчащие вокруг балкона (в абстрактных формах, что-то наподобие работ Ива Тангуя); она пишет интерьер квартиры.