Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

Через два дня последовало приглашение в гости к «великому», как сказал Гриша, хирургу. «На пельмени», — он долго объяснял мне, что это такое. Я посоветовался с Джуди, и мы решили поехать. В машине, которая за нами пришла (то была личная машина великого хирурга), кроме молчаливого шофера, оказалась еще девушка. Сначала меня поразили пышные темные ее кудри, потом она повернулась, и я узнал Марину — сопровождающую девочки, которую я должен был оперировать. Сначала я был удивлен, переглянулся с Джуди. Но потом Марина заговорила по-английски довольно хорошо, и я сказал себе, что она, видимо, добавлена нам в качестве переводчицы — и вообще для приятной компании. Ну что ж. Допустим. Хотя меня предупреждали, что в России ничего не бывает просто так, во всем надо искать тайный коварный смысл, я разговаривал с ней с удовольствием. Волнение ее, которое поразило меня при встрече, чувствовалось и сейчас, хотя и уменьшилось. Разговаривали мы в основном о девочке, которую мне предстояло оперировать.

— Благодаря ей я и осталась здесь, — улыбнулась Марина. — Не отпускает. Плачет.

— Да, нервничать ей нельзя, — сказал я.

Любое напряжение, эмоциональное и физическое, может окончиться для нее трагически — я уже достаточно изучил ее.

Мы переехали широкую Неву — слева торчал золотой шпиль Петропавловского собора, где, как сказала Марина, были похоронены русские цари, кроме последнего царя и его семьи. О том, чтобы похоронить их прах здесь, сказала она, ведутся переговоры, новый прогрессивный руководитель Петербурга считает необходимым соединить их прах с прахом предков и тем самым хоть немного загладить вину перед ними, поскольку, оказывается, последний царь и его семья были казнены.

— Варварство! — произнес Гриша.

— Да, — сказал я. — В Америке такое было бы невозможно. Такое было возможно, — добавил я, — только в Англии. И еще во Франции, где тоже время от времени казнили королей.

Марина поняла, что я хотел немного облегчить разговор, и улыбнулась. Обогнув широкую площадь, мы подъехали к высокому дому с дорическими колоннами. (Такие дома в имперском стиле в большом количестве строились и в Америке в пятидесятые годы. Я все больше понимал, что при всех различиях в главном — в стремлении к величию и власти над миром — наши страны очень похожи. Именно мысль о могуществе возникала при взгляде на этот дом.)

— Выходим, — сказал Гриша.

— Спасибо, — сказал я по-русски водителю, но он ничего не ответил и даже не повернулся. Если великий хирург окажется таким же, как его шофер, то вечер вряд ли будет удачным.

В парадной возле лестницы стоял столик с лампой и сидел коренастый охранник. Он посмотрел на нас и сделал приглашающий жест. Лифт, однако, не работал. Пока мы поднимались по широкой лестнице на третий этаж, Гриша говорил. Надо сказать, этот парень делал все возможное, чтобы мне было не скучно здесь. Гриша рассказывал, что великий хирург жил на одной лестнице с бывшим хозяином города, партийным боссом, и именно из-за ссор с ним хирург надолго был выслан в провинцию и лишь недавно, с приходом гласности и демократии, вернулся сюда.

— Они что, подрались на лестнице? — спросил я.

Мне очень нравилось, как Марина улыбается. Я бы хотел, чтобы она это делала чаще. Гриша тоже улыбнулся, но объяснил, что нет — ссора произошла не на лестнице. Партийный босс грубо приказал хирургу сделать операцию своей родственнице, но хирург отказался, поскольку операция была бесперспективной. Босс настаивал, хирург отказывался. В результате хирург был исключен из партии и уволен из клиники — и ему пришлось искать работу в провинции. Я сочувственно вздохнул (именно этого, думаю, Гриша и добивался), но сам подумал, что жизнь хирурга в Америке тоже не безоблачна. Порой, по ряду условий, приходится работать именно в провинции — там условия лучше.

Григорий нажал звонок, дверь распахнулась, и оттуда донесся многоголосый, веселый гвалт. Неплохо живут великие хирурги в бедной России — дом, как я понял, полон гостей.

Навстречу нам вышел высокий полный мужчина с круглым лицом и маленькими хитрыми глазками. Он поздоровался, сгреб пальто, которое дала ему Джуди, и бесцеремонно бросил его на сундук — вся вешалка была завешана, в несколько рядов.

— Платон Гришко! — представился хозяин и коряво, но уверенно заговорил по-английски.

Уверенности, как я понял, ему хватало вполне. Мне он сразу понравился. Мы вошли в большую комнату с огромным столом и яркой хрустальной люстрой и были встречены радостным ревом. Давно не помню, чтобы кто-то меня так встречал, если не считать моих неотесанных родственников в Луизиане. И я вдруг почувствовал себя почти так же, как чувствовал себя там.