Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

Однако восторг мой при виде этой роскоши (два ободранных кресла в холле) был настолько неподдельным, что Роже растаял и, проведя меня в комнатку под самой стрехой, где приходилось сгибаться, торжественно объявил, что он заедет за мной вечером, ровно в восемь, и мы пойдем в ресторан. Ура!

Вечером он действительно пришел расфранченный, я тоже, не ударив в грязь лицом, надела платьице от Лагерфельда. Ресторан, увы, оказался неподалеку — и примерно в такой же «мыльнице», как гостиница. Ресторан назывался «Рио» и оказался бразильским: там было тесно и шумно, причем большинство посетителей оказалось бразильцами, и, глядя на лилово-шафранные щеки Роже, я вдруг заподозрила: а не бразилец ли он? Так и вышло. Скромность стола — в основном вегетарианского — Роже восполнял обилием эмоций... Да — он бразилец, бразилец, бразильский политический беженец во Франции, в этой чужой, в сущности, стране (блеснула слезинка). Родители его бежали из пылающей Бразилии при очередном перевороте, оставив там большую часть имущества... ну и что теперь? — он был уже на грани рыданий — я должна его презирать? Скромный ужин был сдобрен обильными слезами. Честно говоря, к такой сложной программе я была не готова: голова моя гудела и разламывалась. Бразилец, вылупившийся из француза, окончательно сбивал меня с толку. Ну и что теперь?

— У меня есть средства... правда, небольшие! — спохватившись, добавил Роже (ко всему прочему, настоящее его бразильское имя оказалось не Роже, а Жейру!). — Но я достаточно обеспечен, чтобы содержать себя и...

Девичье сердечко екнуло. Ну как сейчас отказать такому красавцу, который к тому же потратился на гостиницу? «Я люблю другого, другому отдана и буду век ему верна»? Но, боюсь, тогда и без того хлипкие наши отношения совсем прервутся! Что делать? Но, оказывается, это я поспешила, раскатала губу, никакого предложения руки и сердца не последовало.

— И дочь! — гордо закончил Роже.

Ну, слава богу! Значит, хотя бы за нее можно быть спокойной: не пойдет, гонимая нищетой, на фабрику или на панель.

— И я отказываюсь участвовать в грязных делах! — вскричал он неожиданно.

Так вот на что была направлена его воинственность. Но почему именно я напомнила ему о грязных делах? Раньше он их как-то связывал со старушкой Марой. У меня нет ни богатства, ни тайн — все это у Мары. А я-то здесь при чем? Тогда я плохо еще знала местные нравы, но опасность сразу почуяла... Однако чтобы уехать и избавиться от этих смутных наваждений — такой мысли не возникло в моей прелестной головке. Нет! Полезу дальше! «Во всем мне хочется дойти до самой жути» — не могу удержаться.

Ну, где она, эта жуть? Я нетерпеливо оглянулась.

Кроме нескольких немолодых бразильцев и бразильянок, танцующих огненную самбу на площадке перед оркестром, я никого не увидела. Они, во всяком случае, на злодеев не похожи. Впрочем, злодеев, как таковых, я в своей жизни почти и не видела: у каждого есть благородная, а иногда и великая идея. Эти как раз самые опасные.

Мы с Роже тоже сплясали несколько танцев, после чего внезапно оказались в моем крохотном номере. Пошли жаркие бразильские объятия — но в решающий момент Роже вдруг подскочил как ужаленный и, прыгая по номеру со штанами в руках, закричал:

— Нет, нет! Коварные женщины! Я понял, что вы хотите со мной сделать! Я не позволю вам этого!

И каким-то непостижимым образом, мгновенно оказавшись в брюках, убежал.

Я сидела у зеркала, меланхолично расчесывая свои зазря только растрепанные рыжие кудри.

В чем, интересно, он меня (ну пускай даже — нас) подозревал? Что мы, стащив с него брюки, хотим его кастрировать, дабы от него не произошли наследники его богатств? Или что мы собираемся использовать его честные грузовики для перевозки героина? Явно ничего хорошего он про нас не думал. Чувствовалось, что его компартия не привыкла к столь решительным действиям, как наша.

Итак, Роже исчез, не сказав ни о какой следующей встрече. Может быть, сыграла роль жадность, и его не оставлял в покое прошедший вегетарианский кутеж, и он разыграл обиду, чтобы скрыться?

Интересно, на сколько дней пламенный революционер оплатил отель? Наутро, проснувшись, я долго смотрела через мансардное окно в хмурое небо. Вспоминалось их знаменитое: «На сердце растрава. И дождик с утра. Откуда же, право, такая хандра? О дождик туманный! Твой шепот — предлог душе бесталанной всплакнуть под шумок». Стих этот крутился, наверное, еще и потому, что после побега Роже-Жейру я еще полночи смотрела по телевизору знаменитый французский фильм — как раз про автора этого гениального стиха и его молодого друга, тоже гения. Мало того, что они были убежденные гомосексуалисты, — у них еще время от времени случались глубокие запои. В общем, женщине к ним нелегко было подступиться. Молодой и более гениальный все время требовал у старшего, чтобы тот порвал наконец со своей мещанкой женой... Да. Блестящие тут перспективы.