Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

— Я не начну суд, пока не будут созданы условия для нормальной работы! Предупреждаю сразу: при таком зале я работать не буду! Стоять у меня в зале никто не будет!

— Все будут сидеть! — дерзко воскликнул Гуня, и его реплика была встречена смехом и аплодисментами!

«Свобода на баррикадах!»

— Я жду! — тоже торжествуя по-своему, произнесла судья. Ей тоже нравился этот бой. — Пока не очистится проход, суд не начнется!

Она демонстративно углубилась в книгу... надеюсь, не в Библию?

Радостно гомоня, «лишние» стали выходить. В сущности, они уже одержали моральную победу, показали свое бесстрашие — можно временно отступить. С другой стороны, они уже сделали все возможное, чтобы настроить суд против Мити. Он как раз появился из дверцы за решеткой и радостно глянул на меня. Я отвернулась.

Ну что ж. Начнем.

Митя сотворил «алмаз» своего дела из собственного пепла, склеив его самым надежным клеем — разоблаченной ложью. В ложь — что она ложь — верят всегда! «Спохватился, вызывал «скорую»... Не вызывал ты никакой «скорой», сволочь! Сиди!

Ну что ж: клей этот — универсальный.

— А почему свидетели в зале? Кто вам разрешил присутствовать здесь? Отведите их в комнаты для свидетелей!

Нас с Мартом отвели.

Тугие сочные листья фикуса, украшавшего мой закуток, казались неестественно зелеными рядом с рваными листьями, прилипшими к стеклу. «Какая холодная осень!» И главное — ранняя.

Я увидела в приоткрытую дверь, как повели Марта в зал. Лицо у него было какое-то... просветленное... К чему бы это?

Я направила ухо. Ничего отсюда не расслышать, и вдруг — бурные аплодисменты?! Что там произошло? Что-то радостное для Мити? От Марта? Исключено! Так что же?.. Разоблачили его? Как жаль, что ухо не вытягивается, как хобот.

— Турандаевская!

Я вошла в зал и сразу почувствовала счастье в зале и ненависть ко мне. Как раз ее-то я и добиваюсь!

— Подойдите сюда!

Я пошла... «Сусанна и старцы».

Судья презрительно оглядывала меня.

Вот она — «верная подруга»! — явно явилась в суд между двух блядок: черная ажурная блузка, обтягивающая острую грудь, крохотная юбчонка, тугие черные чулочки с выступающей из-под юбки круговой черной резинкой... Явилась!

Отрок Даниил (на эту роль я назначила седого ветерана) смотрел на меня с неприкрытой ненавистью:

— Вот из-за таких мужики и садятся! — Сочувственный взгляд на Митю.

Заседательница-комсомолка, надо отметить, была одета примерно так же, как я, и из-за того, что нас могли заподозрить в каком-то родстве, ненавидела меня со своей высоты с удвоенной силой.

— Извините! — Я попыталась прикрыть распах на груди ладошкой. — Но прямо отсюда я должна бежать на работу!

«Ясно, что это за работа!» — подумали все.

— Скажите, — проговорил прокурор, — когда обвиняемый Варихов... покинул группу французов, которую вы сопровождали... вы знали об этом?

— Нет... не знала... он сам... вдруг уехал, — пролепетала я.

— И не сказал зачем? — проговорил прокурор.

— Нет, — потупилась я.

— Далее, — продолжил прокурор, — в показаниях следователю вы утверждаете, что, кроме подсудимого и... потерпевшей, больше никого в доме не было?

— Да. Никого...

— Разрешите мне, — приподнялся адвокат. — А как вы объясните тот факт... что ваш знакомый, Апоп Парадиванов, заявил, что в ночь перед убийством ночевал у вас дома и остался после того, как вы ушли с Дмитрием Вариховым?

— Ах... Апопчик? — растерянно пробормотала я. — А разве он это сказал... сказал? — Взгляд мой заметался в поисках Апопа.

Зал радостно загудел. Я уже чувствовала сладостную перемену в воздухе. Суд вместе с ликующим залом шел уже новым, свежим, демократическим путем: не выискиванием вины, а, наоборот, разоблачением этих мерзких и фальшивых свидетелей обвинения, среди которых, несомненно, блистала я: пыталась по нераскрытому преступлению засадить своего честного интеллигентного мужа в тюрьму лишь для того, по всей видимости, чтобы спекульнуть квартиркой! В мерзость все верят свято, и моя мерзость сомнений тоже ни у кого не вызвала, даже бескомпромиссная судья радостно поверила в это. А суд — это доска качелей: чем ниже опускаются свидетели обвинения, тем выше поднимается обвиняемый.

— И Он ее любил! — скорбно проговорил адвокат.

Я заметила, что имя Мити они уже стесняются произносить всуе... Он! Причем явно, на слух — с большой буквы!

— Можете идти! — скорбно проговорила судья.

Радостный рев «Оправдан!» я услышала уже в коридоре. «Освобожден в зале суда»! Все, радуясь наступившей наконец эпохе справедливости и свободы, ломились в зал, но, хотя я стояла фактически у двери, все умудрялись не прикоснуться ко мне. В борьбе за звание «лучшего старца» победила я!