Евангелие от Матфея

Есть в наше время люди, которые, изучая подобные вещи, исходят из положения, что «ночью все кошки серы». Они ничего не видят, кроме аналогий, и приходят в восторг, находя сходство между Гермесом и Моисеем: здесь троичность — и там троичность, здесь разделение на 4 элемента (стихии) — и там такое же разделение на 4 элемента. Такой метод их никуда не приводит. Если бы в ботанике вместо того, чтобы обнаруживать различия между гвоздикой и розой, исследователи сосредотачивались целиком только на выявлении их сходства, результаты были бы совершенно те же. Такое исследование уже нельзя было бы называть ботаникой. Надо знать, чем отличаются между собой существа и как разнятся отдельные пути познания — чем одно познание отличается от другого.

Гермес обладал иным знанием, чем Моисей. И то и другое исходило от Заратустры; но как единство разделяется и проявляется в различных формах, так и Заратустра сообщил двум своим ученикам совершенно различные откровения.

Когда мы даем воздействовать на себя учению Гермеса, мир для нас проясняется: мы видим его первоисточник и то, как проявляется в мире действие света. Но эта мудрость не содержит никаких представлений о том, каким образом во всякой эволюции прошлое воздействует на будущее, как тем самым оно вступает в борьбу с настоящим, как тьма восстает против света. Учение Гермеса не содержит в себе той мудрости, которая позволяет познать, как Земля, — после отделения от Солнца, — эволюционировала вместе с человеком.

Миссия научить людей понимать развитие Земли после ее отделения от Солнца выпала на долю Моисея. Моисей нес с собой познание Земли, Гермес — познание Солнца. Когда в душе Моисея поднималось воспоминание об учении Заратустры, для него освещалась вся эволюция Земли и людей. Словно бы он принимал Землю как отправную точку, но Землю, отделенную от Солнца, хотя и сохранившую его смягченное влияние: он видел встречу сил, принадлежащих Земле, с силами Солнца, и эта встреча находила отзвук в контрасте учения Моисея и мудрости Гермеса. Здесь встречались два направления: Моисеево посвящение и Гермесова мудрость, — его учение, проявлявшееся вплоть до отдельных фактов.

Рождение Моисея в Египте, влечение еврейского народа к этой стране, где он должен был столкнуться с народом египетским — все это является как бы внешним отражением противопоставления солнечной мудрости мудрости земной; и ту и другую принес Заратустра, но они должны были распространиться на Земле по двум совершенно различным потокам, иногда сливающимся для совместного действия, чтобы затем одновременно умереть.

В мистериях всегда в определенной форме преподавалось учение, раскрывавшее глубочайшие тайны мирового и человеческого развития. В цикле «Тайны Книги Бытия» я уже говорил о том, насколько трудно пользоваться современным обыденным языком для выражения великих истин, касающихся тайн не только человека, но и Вселенной. Очень часто слова, которыми мы пользуемся, словно превращаются в цепи, потому что они давным-давно наделены очень определенным смыслом. И когда мы, познав сокровища мудрости, пытаемся уложить их в слова, мы сталкиваемся с этим таким слабым, таким недостаточным орудием — нашим языком.

Самая большая глупость, которая когда-либо распространялась в нашем современном мире, заключается в утверждении, что всякая истина должна укладываться в простейшие формы и что простота выражения как раз и должна служить мерилом того, насколько истинно то или иное положение. Это утверждение доказывает только то, что люди, его распространяющие, только и делают, что повторяют избитые истины, сложившиеся в течение веков в слова, лишь время от времени несколько изменяя их форму.

Для таких людей слов действительно хватает; они не знают, какую приходится иной раз вести борьбу с языком, чтобы добиться нужного выражения. Потому что как только стараешься перевести в слова нечто действительно большое и существенное, разыгрывается настоящая борьба.

Я уже говорил в другом месте, сколько мне пришлось преодолевать такого рода трудностей в розенкройцеровской мистерии «Врата посвящения», — в конце первой сцены, происходящей в зале для медитаций: то, что должен был сказать иерофант своему ученику, удалось передать лишь в очень слабой степени, в очень ослабленной форме.

И вместе с тем в древних мистериях все-таки находили способы выражения для глубочайших тайн, хотя во все времена было известно, насколько немощен язык, насколько мало он приспособлен и пригоден для передачи познанного. Так делались попытки найти средства выражения для душевного опыта. Слова же нашего обыденного языка, служащего потребностям внешней жизни, оказывались всегда недостаточными.

Зато куда более приспособленными оказывались образы, рождавшиеся у человека, когда он обращал взор в мировые пространства, — к созвездиям, к восходу звезды в определенный час, к затмению светила; потому что порожденные таким путем образы могли прекрасно передать творившееся в известный момент в душе человека. Постараюсь объяснить это в нескольких словах.