Евангелие от обезьяны (СИ)

Получается, я уже второй раз за день ему соврал, – думаю, пытаясь спрессовать кеды так, чтобы не разодрали изнутри пакет Paterra. Но так уж вышло, что с самого рождения этот маленький парень живет во лжи. Ну да, я – ее источник. Точнее – один из. А вы придумайте что-нибудь получше.

Впрочем, не все так плохо: насчет шестнадцати раз в тридцать четыре года – сущая правда. И вы попробуйте-ка, найдите какого-нибудь Жорина, Порокова или даже, Боже упаси, глянцевого Митю, который смог бы это повторить. Не найдете; впрочем, большинство из им подобных меня перепьют, и если вам нужен повод порадоваться, то вот он.

– А где гарантия, что муслимы не закупорили противоположный слив? – спрашиваю пухлого диггера, запаковывая мобилу и – отдельно – аккумулятор в другой пакет Pattera: наполовину из насущного интереса, наполовину из желания перевести мысли на другой фронт.

– А гарантии, что муслимы не закупорили противоположный слив, – говорит Данило, пошатывая покатыми плечами в такт неизвестно чему и прикуривая вонючую советскую дрянь под названием LDLights, – ее, в общем-то, нет.

Забыл сказать, кстати: противоположный слив находится на Софийской набережной, в квартале от Болотной площади – той, где пьяный Азимович когда-то давным-давно, три жизни назад, вещал про рай и ад. Уж не знаю, к какой категории отнес бы Азимут место моего теперешнего нахождения. Лимб???

Я не был здесь с тех пор, как Замоскворечье отдали мусульманам; и, конечно же, пейзаж с горбатым мостиком, на котором когда-то вместо караульных с автоматами стояли смешные любители мутированной москворецкой рыбы с удочками, – этот пейзаж с куполом «Балчуга» в левом верхнем углу, от которого вдруг так резко пахнуло давнишними идиллиями, он мне что укол в спину. Не Париж, конечно, но что-то внутри постанывает.

Однако удивительное – рядом! Кое-что, оказывается, за все это время не изменилось. Со стороны Болотной, прямо как в старые добрые времена, доносятся усиленные матюгальниками вопли митингующих. Вот ведь что значит аура места. Когда-то онисты, еще до войны и даже до Азимовича, сгоняли сюда покричать всех отщепенцев системы от сайко-патриотов до еврейских либералов. Сейчас ни тех, ни других здесь нет и быть не может по определению, а митинги на Болотной словно бы и не прекращались. Бодрящие звуки вдохновенного спича безымянного трибуна огибают низкорослые крыши прибрежных строений, стелятся по мутным волнам Москвы-реки и обрывками, вместе с удушающими клубами жары, залетают в мой слив. Их ни с чем не спутать.

Впрочем, появились новые веяния: теперь в матюгальники на Болотной орут по-арабски. Хотя, возможно, мне так кажется из-за гортанного горского акцента, и на самом деле оратор вещает на ломаном русском. Такое ведь тоже может быть. Оно конечно, язык неверных борщей здесь не в моде; но его очевидный плюс в том, что его еще помнят, тогда как с арабским и чеченским сложнее – поди угадай, когда все их выучат. Но вообще их дело, конечно, на каком языке орать в матюгальник. Да хоть на суахили. Ребята честно отвоевали свой кусок урбана и могут творить на нем все, что сочтут нужным.

– Ты говорил, есть лом?

– А то, – склабится Данило. – Лежит под крайним прутом с твоей стороны.

Я нащупываю под прутьями решетки ржавую железяку. Вид у нее такой, как будто она, как и кирпичная кладка от фабриканта Захарова, была положена сюда еще при Екатерине.

– Уверен, что не сломается? – спрашиваю Данилу.

Тот честно отвечает:

– Не уверен. Но другого все равно нет. В крайнем случае можешь доплыть под водой до причала и вылезти прямо на набережной. Вроде как постов на ней нет, а с мостов причалы особо не просматриваются. Если не будешь особо отсвечивать – проскочишь.

Конечно, проскочу, родимый. И даже успею распаковать запайку на пакете до того, как получу пулю в голову или ятаган под ребро. Тебе как аполитичному неформалу будет трудно это понять, но вид человека, прилюдно вылезающего с едва прикрытым срамом из мутных вод Москвы-реки посреди мусульманской зоны, вызовет некие вопросы у ее обитателей. Даже если это не абреки-ваххабиты, а светские прохожие.

– Ладно, друг. Спасибо тебе, – благодарствую, отсчитывая Даниле четыре тысячных купюры. – И не запирай люк на входе, ладно? Хрен знает, как я буду возвращаться обратно. Если буду.

– Да я-то что? – пожимает пухлыми плечами Данило. – Я, конечно, не запру. Ну так другие запрут, хули. Там же Екатерининский парк, памятник христианской культуры. Вечно придурки эти бородатые с хоругвями шастают. Бдят, нах. Но у меня там другой ломик заныкан, если что. В шахте, под нижней ступенькой. Возьмешь и вышибешь люк, я всегда так делаю. И не забудь у чурок фонарик прикупить. А то на ощупь можешь и не дойти, по знакам идти вернее будет. Ну давай, пока.