Евангелие от обезьяны (СИ)

Палый делает свою тягу и глотает дым так, как будто собирается заполнить им не легкие, а желудок, а затем тут же переварить и выпустить через задний проход на потеху публике. Протягивает косяк мне. Приказывает:

– Кури еще.

На грязных – а может, они просто смуглые – костяшках я вижу расплывшиеся буквы PAOLO. Древний портак, набитый иголкой еще при первой, наверное, ходке, на малолетке. В слове PAOLO пять букв, поэтому вторую О пришлось перенести на костяшку большого пальца. Она отстоит от других дальше всех.

– Спасибо, отец. Мне хватит.

Я действительно больше не хочу. Не знаю, откуда ему доставляют дудки – из Амстердама или прямиком из Чуйской долины, с которой он явно связан происхождением, – но этот стафф однозначно для более продвинутых травокуров, нежели я. Мне так хорошо, я в беззаботном прошлом – простом человеческом счастье, по ошибке именуемом бытовухой.

Там, в этом счастье-бытовухе, мы, конечно, забываем о времени – мне так приятно слышать восторг Стаса, что остальное не имеет значения. Я слишком часто езжу в командировки; бывает также, что ненормированный и пьяный рабочий день неделями затягивается до полуночи, и я слышу восторг своего ребенка намного реже других отцов. Останавливаю прекрасные мгновения при помощи мобильного телефона; но нет, качели замедлились, надо толкнуть еще пару раз, раскачать, и только потом опять снимать. Скоро появится Вера, и кто еще знает, когда в следующий раз ему позволят покататься по-настоящему, а не вполсилы, как маленькому… Толкнуть, раскачать. Толкнуть, раскачать.

– Неприкуренный, что ли? – поднимает одну сросшуюся бровь Палый, ну или Паоло, я не знаю, какая из кличек правильная.

– Неприкуренный, – отрицательно мотаю головой.

– Русский, сразу видно, – назидательно произносит царек. – Русские не умеют курить. Они любят пить.

Вера издалека похожа на человека, увидевшего НЛО, хотя видит она всего лишь сына, подлетающего в воздух чуть выше чем на пару метров. Из ее рук выпадает один из трех стаканчиков мороженного. Разумеется, это был мой стаканчик, ну а чей же еще. Я легонько придерживаю качели, притормаживая и сокращая амплитуду, прижимаю палец к губам и делаю шутовское лицо школьника, застуканного с сигаретой. Стас копирует гримасу – так, как дети копируют выражения лиц родителей, машинально и не ведая как, у них всегда получается. «Упс! Залет!» – говорю вполголоса. Он смеется и опять копирует: «Упс! Заёт!»

Мимо пробегают дети, чинно проплывают мамаши с колясками, проходят подростки, стуча по асфальту баскетбольным мячом. Обычное воскресенье обычного спального района христианской локалки, август, год две тысячи седьмой от Рождества Христова, четвертый от рождения Стаса и седьмой со смерти Азимовича… мнимой смерти Азимовича. Воздух +25, ветра нет, два часа дня. Мама с мороженным журит и отчитывает папу и сына, читает нотации, грозит им пальчиком. Но – не всерьез.

Одно из последних таких вот воскресений.

Один из последних часов, когда можно было жить долго и счастливо, не париться, жевать попкорн и умереть в один день.

Теперь – нельзя. Уже давно нельзя. А тут вот вот нежданно-негаданно выпало вновь попасть туда на экскурсию. Не в тот день, конечно. Но – в те ощущения, в ту шкуру. В реку, в которую вдруг стало можно войти дважды, пусть и при помощи легких наркотиков… Мне и впрямь нужна была такая пауза. Хорошие дудки.

– Русские, хозяева империи, – продолжает между тем пахан, обводя рукой панораму Зомбаланда и как бы приглашая обозреть все, что скрыто теменью. – Посмотри. Нравится тебе империя?

Чертов царек. Обламывает кайф, возвращает в свою мертвечину... Решаю не врать, я все-таки не на званом вечере с рекламодателями.

– Нет, – отвечаю честно. – Не нравится.

– А почему не нравится? Четвертый интернационал, все как вы хотели. Знаешь, сколько здесь проживает народов? Сто восемьдесят. И все говорят по-русски, приколи?

– Здесь – это в России?

– Здесь – это вокруг этого дома. В радиусе трех километров, приколи?

Странно, что вокруг этого дома есть три километра, на которых кто-то живет. Странно, что вокруг него вообще что-то есть. Отсюда, изнутри, из сгустка темного тумана, кажется, что этот похожий на выблеванный кисель мир замкнут и ограничен пределами нескольких шагов. Как планета Маленького принца, только пропущенная сквозь чудовищный фильтр деградации и извращения. Здесь нельзя наблюдать закат солнца сорок четыре раза в день, зато можно наблюдать вселенский круговорот грязи, дерьма и чернухи – хоть сорок четыре, хоть сто сорок четыре раза, круглосуточно.

– Я не считаю, что это главное – кто на каком языке говорит, – изрекаю, подумав.

– О! – вскидывает палец царь-зомби и с ухмылкой смотрит на троицу из «Приоры», транспортировавшую нас в его владения и сейчас стоящую в отдалении, вполголоса обмениваясь односложными репликами и переминаясь с ноги на ногу. – Он так не считает. Вы слышали? Хашимджан, кого ты мне привел, а? Ты привел русского, которому плевать, что все говорят на его языке! Это не настоящий русский, да?