Однако даже в ее условиях я отчетливо разглядел тело Паоло, змеей уползающее на локтях в сторону каких-то заброшенных складов, ранее неразличимых, а теперь материализовавшихся во всполохах осветительных ракет.
Сначала я думал, ему перебили ноги только что. А потом очередная вспышка осветила инвалидное кресло за открытой дверью подъезда. И металлические дорожки для колес, наваренные поверх ступеней.
Я хотел схватить Лину, все еще свернувшуюся калачиком на крыльце, увести ее в дом и там, вдалеке от случайных пуль, ждать, когда нас найдут вояки. Хотел, но передумал. Схватил инвалидное кресло, догнал ползуна и обрушил на его голову. И стал бить по ней долго, вкусно, с нескрываемым животным наслаждением от физического превосходства.
Сраный авторитет, король города. «Девка останется здесь», да? Видишь, как быстро все может поменяться, ты, долбанный шайтан-ака. Теперь вот остаться здесь придется тебе самому. Причем, вполне возможно, навсегда. Это уж как получится, сука, – думаю, молотя ногами и коляской по парализованному калеке.
– Знаешь, в чем разница между нами, говно? – ору в сердцах, тщетно пытаясь перекричать разрывы, моторы и автоматные очереди. – Ты убил первого русского в шестнадцать лет, говно, и сделал из этого фетиш. На всю свою конченную собачью жизнь. Ты хватаешься этим первому встречному на земле и будешь хвастаться каждому черту, говно, когда сдохнешь и попадешь в ад. А я жил до двадцати пяти и никого не убивал, пока такие как ты не заставили меня стрелять в ваши тупые головы. И буду спокойно жить дальше, как до войны. Я не буду никого убивать. Не буду ни перед кем себя ставить. Потому что умею. А ты, говно, не умеешь. Поэтому родился и сдохнешь на помойке, как шелудивый, на хрен, вонючий и ссаный пес, который может покусать всех окрестных ублюдков и стать самым крутым шелудивым ссаным псом на помойке, но и только-то. Вот и вся разница между мной и тобой, говно.
Я ору, но он вряд ли слышит. Вообще никто не слышит. Что, конечно же, хорошо. Потому что какое кому, на хрен, дело.
Когда он затихает, я осматриваю авторитетное тело на предмет наличия оружия. На сей раз оно при хозяине, и я наконец-то – пусть даже теперь это и не вызывает обещанного восторга у Лины – становлюсь нормальным парнем. С пару секунд раздумываю, не произвести ли действие, диаметрально противоположное всей сути моего только что произнесенного экспрессивного монолога – а именно, контрольный выстрел из «макара» в извалянную в пыли и блевотине авторитетную голову. Да нет уж, тварь, не дождешься. Тем более что с Лины на сегодня и так достаточно. А что делать с царьком, пусть решит Азимович.
Которого, разумеется, теперь снова вспугнули федералы.
Потому как что-то пошло не так. Что-то изначально было неправильно. Я не знаю, что именно, но чувствую.
– Поедемте в номера, сударыня. – Я подхватываю вконец измочаленную Лину под мышки, волоку в подъезд. – Давайте посмотрим, как живет местечковый Аль Капоне. Вдруг мы найдем у него дома глоток-другой настоящего контрабандного McCoy. Не знаю насчет вас, мэм, а вот для меня это сейчас как раз то, что нужно.
Когда мы поднимались по лестнице, меня нежданно-негаданно накрыл самый последний флэш-бэк – даже не P. S., a P. P. P. S под всей этой странной накуркой. Во флэш-бэке маленький Стас рассказывал на диктофон стишок про Вилли Винки.
Это было в тот же вечер, да. После катания на качелях, мороженного на футболке и игры «Не разбуди папу». Через час после просмотра мультфильма «В поисках Немо», через полчаса после поедания макарон с сосисками и минут за сорок до того, как у него заболела голова… «Крошка Вилли Винки ходит и глядит, кто не снял ботинки, кто еще не спит…» Вот видите, как хорошо я, оказывается, запомнил тот день.
Трип внутрь иконы – это дано не каждому, – в моей голове успевает родиться завершающая, итоговая мысль, прежде чем флэш-бэк улетучивается и я трезвею окончательно.