Евангелие от обезьяны (СИ)

Не очень подходящий ход для евангелия. Да и я, прямо скажем, так себе апостол, но…

Я стою в ванной, выложенной дорогим белым кафелем, и наблюдаю, как по этому кафелю красными струями стекает кровь – моя кровь, похожая на клубничный сироп, сползающий вниз с верхнего полюса белого шарика дорогого мороженого. Лина, убитая впечатлениями и дрянной бормотухой made in Kizlyar, упала замертво на кровать своей спальни в добротной двушке на Алтуфьевском шоссе – упала даже не расстелив постель и не раздевшись (и очень жаль, кстати, что не раздевшись). Я же, успев испросить разрешения задержаться в той же квартире на пару оставшихся до утра часов, наконец получил возможность подлатать помятый фейс. Уснуть под трамадолом все равно не получится, да и нет на сон времени.

Мне повезло: после беглого осмотра инвентаря я нашел в Лининой квартире даже не нож, а самую настоящую опасную бритву; лучшего инструмента для кровопускания и не найти. Взрезая налившуюся сливой бровь, я прикидывал, каким образом бритва попала в жилище незамужней профурсетки двадцати лет от роду. По всему выходило, что осталась на память от кого-нибудь из ублаженных папиков. Знаете, есть такие, особенно среди олдовых: из принципа держатся за какую-нибудь старинную диковинку, отрицая хайтек. «Из принципа» – это значит, когда принципов совсем уже никаких не осталось, ты берешь и объявляешь, например, что не пользуешься компьютером, нанимаешь за деньги секретаршу, которая расшифровывает твои кривые каракули, вводит их в документ Microsoft Word, потом отправляет по e-mail, распечатывает на принтере, вешает на твой сайт и тому подобное, нужное подчеркнуть – и все лишь для того, чтобы ты мог сказать: у меня, дескать, какие-то принципы все-таки есть… Ну а этот вот, видимо, из тех же соображений не пользовался станками Gillette.

Дав накопленной крови вытечь, смываю ее с кафеля при помощи замысловатого душа с гидротерапевтическими опциями, больше похожего на пульт управления роботом, выводимым в открытый космос. Глаз, обложенный найденными в морозильнике кубиками льда, нехотя раскрывается. Что за прекрасная ты вещь, трамадол, притупляющий боль? и какой бездушный онистский вурдалак запретил тебя в Москве?

Когда опухоль сходит, я запрокидываю голову, заливаю в разрез полфлакона перекиси водорода, выжимаю пенящуюся ранку и намертво слепляю ее края кондовым советским пластырем. Таким, знаете, белым и немодным, который смотан в рулон, как скотч... вот ведь хорошее слово – «скотч». От стопки скотча я бы сейчас не отказался; хотя лучше, конечно же, бурбон. Впрочем, о чем это я: в Лининой норе профессиональной содержанки нет ни того, ни другого.

И пластырь, и перекись я купил в круглосуточной аптеке, по счастью обнаружившейся в соседнем от Лининого доме. Именно здесь фары, мутно маячившие в моем зеркале заднего вида от самого Королева, наконец отстали и на скорости промчались в сторону центра, предварительно видоизменившись в неразличимый из-за тумана спортивный силуэт.

Неразличимый, но только для дилетанта. Онисты, коим даже самые упертые симпатизанты никогда не ставили в заслугу гибкость мышления, не учли, что объект их слежки одним из первых в стране садится за руль чуть ли не всех новинок мирового автопрома. Как следствие, большинство из них я способен определить на ощупь в кромешной тьме. Ну а уж если речь идет об очередной аватаре классики, то задача облегчается в разы. Поэтому я без особого труда опознал «Шевроле-Камаро» 2009 модельного года, движок V8, 6,2 литра, 5 секунд с нуля до стольника и все тот же ограничитель на 250 километрах в час. Последний из могикан, производящийся некогда стильной компанией в ущерб коммерции и исключительно ради имиджа, многократно втоптанного в грязь унизительной азиатчиной вроде «Спарка» или «Ланоса». Как можно использовать для нужд топтунов и тихушников столь харизматичные агрегаты, не ставя на них, по крайней мере, кузова от тридцать первой «Волги»?

Убедившись, что красного на белом кафеле больше нет, заматываю глаз бинтами, чтоб остаткам крови было куда впитаться. Часа через три повязку можно будет снимать. Процедуре меня обучил врач-новатор военного городка, в котором я ребенком временно проживал вместе с отцом-военнослужащим. Когда сын гарнизонного прапорщика-интенданта поверг меня в неравном бою головой о парту, матерый сей мужчина, простодушно попахивая в лицо жареным луком, объяснил, что почти любое рассечение способен склеить обычный пластырь. Но только советский, классика, и только в руках специалиста, который может «тонко настроить» (так и сказал!) края раны, чтоб красиво срослись… У всех в жизни бывает горе луковое, а в моей был луковый гений. Мои края тогда срослись так красиво, что шрам исчез всего через пару лет.