Евангелие от обезьяны (СИ)

На войне нас учили сшивать раны нитками и цыганской иглой, как в фильме «Рэмбо», и от этого становилось смешно. А я помнил совет незажженного гарнизонного светила и всегда, когда не была задета мышца, использовал пластырь. И ни разу на рецепт не пожаловался. Не пожалуюсь и сейчас.

Я открываю окно широкоформатной, шестнадцать квадратных метров, кухни и свешиваюсь головой с двадцать второго этажа в духоту предутреннего Алтуфьевского шоссе. Вишу, наблюдая, как последние сгустки клубничного сока, пробившись насилу сквозь бинты, скатываются свысока в гулкую тишину, отбивая внизу на пожелтевших от засухи листьях подоконной растительности: «Капп. Капп».

Видимо, жара усиливает звуки, как стробоскоп усиливает шумы в сердце. Или просто я отвык от тишины… Неважно. Ладно.

Итак, что мы имеем через сутки после обнаружения того факта, что мертвый мессия восстал из пепла, вернулся и посылает мне сигналы в виде странных шифровок, разгадки которых похожи на блуждания в компьютерных квестах-бродилках? Увы – практически ничего. Главными достижениями дня нужно считать, видимо, познавательные визиты в мусульманскую локалку и вонючее логово трупов-беженцев. Однако я редакторствую не на канале Nat Geo Wild, и радости мне от этих экскурсий немного. По большому счету, за сутки я всего-то и понял, что а) Азимович действительно вернулся; б) Азимович не прочь встретиться; в) но всякий раз мне не хватает прыткости и быстроты ума, чтобы опередить онистов с необходимой форой. Негусто, как сказал как-то раз сам мессия, впервые увидев в чьей-то дачной бане девушку с тогда еще не модным бритым лобком.

Замечательное, кстати, воспоминание. Из разряда тех, которых лучше бы не было, чтобы не о чем было жалеть, когда оно пройдет. И тех, что лезут в голову всегда не вовремя. Но при этом остаются приятными.

Я не помню, чья то была дача. Помню только, что выпало патологически много снега, и что он был крупным и теплым. И что кто-то слепил из крупного теплого снега Боба Марли – голову Боба Марли, большую настолько, что в радиусе пяти метров весь снег пришлось счистить на стройматериалы. Остался лишь тонкий слой, сквозь который просвечивала земля. И следы от загребущих рук, на которые падал новый снег… да. Такие вот воспоминания. Боб Марли был как будто негром-альбиносом… Он был чернокожим Бобом Марли, но его ведь сделали из снега.

Чей же это был бритый лобок… Я не помню. Не помню. Ну надо же.

Зато никогда не забуду, как его обладательница прыгала после парилки из мансардного окна дачного сруба прямо на двухметрового снежного Марли. Боб холодным белым фейерверком распался на хлопья, как в замедленных съемках. Это было очень красиво.

А потом Азимович сказал: «А сейчас Бобушка поиграет в птицу Феникса». Но никто этого не заметил.

Все уже убежали обратно в парилку. Ведь на теплом снегу человеку холодно.

Потом, всем было не до того, знаете. Мало ли что там гонит апологет нездорового образа жизни, который еще не стал пророком. Но – верите вы или нет: когда мы снова вышли из бани, Марли снова стоял на месте, а вокруг него снег намел сугробы, коих пять минут назад нельзя было и представить. Мы, голые и счастливые, побежали опять на второй этаж – чтобы прыгать, теперь уже без риска сломать кобчик, в новый снег и в нового Боба Марли. Но больше никто в него не попал: все приземлялись исключительно в сугробы.

– Всегда можно вернуть то, что было, – говорил пьяный в говно Азимович, сидя опоясавшись банным полотенцем под белыми альбиносными дрэдами снежного Марли, которые он должен был только что разнести, выпав из мансардного окна бревенчатой избы, но не разнес, а вопреки законам физики отскочил от них как детский мяч. – Всегда можно. Плюнь в глаз тому, кто скажет, что нельзя войти дважды в одну и ту же реку. Плюнь в глаз тому, кто скажет, что нельзя объять необъятное, – лепетал он, когда его брали под мышки и уносили в тепло.

Прошло двенадцать лет, а я именно этим и занимаюсь. Пытаюсь объять необъятное и плюю всем в глаза…

Смешно? Да пошли вы все.

И чур меня – этого всего сейчас нет. Чур меня! есть только окно, сорок градусов Цельсия, туман, повязка на морде и долбанное Алтуфьевское шоссе. И есть обсаженный трамадолом, отмудоханный выродками Империи неудачник, который высунулся в окно и думает о главных достижениях дня, что их всего-то три. Однако…

Однако есть и четвертое достижение. Точнее, достижением оно станет после того, как мне удастся понять его суть.

Я о сбое в программе, произошедшем в Зомбаланде. Ведь до того все следовало по традиционным законам квеста: зацепка – расшифровка – прибытие на локацию – новая зацепка. А в Зомбаланде что-то пошло не так. Когда я пойму, что именно, я смогу, может быть, наконец понять и общую логику происходящего. Пусть даже методом от противного.