Евангелие от обезьяны (СИ)

– Так же, как и я. Когда мы узнали… знаешь, только вчера вспоминал день, когда все это началось… забыл мобилу в «Ягуаре» на земле, а то показал бы тебе тот день. Ну так вот, когда нам сказали, мы решили вести себя так, как будто этого нет. Делать все возможное и все необходимое, но молчать. Никому не говорить, и даже самим себе говорить как можно реже. Не лить слезы и не пускать сопли. Иначе станем слабаками, а слабаками нам становиться нельзя... Он думает, это обычная болячка, мы стараемся, чтоб у него все было как у других. После химии, когда отросли волосы, он даже снова пошел в садик. Каждый раз уговариваю мудилу-физрука, чтоб не прогонял его с физкультуры… Вера ходит за одинокими стариками, контуженными, психами и калеками. Там у нее много свободного времени, чтобы собирать деньги… Ну, интренет там, благотворительность, фонд «Подари жизнь» и проч. Почти два лимона уже собрала, но этого мало, этого чертовски мало… а еще меньше у нас – времени. Потому что у него снова кровотечение из носа, понимаешь? Я зарабатываю нам на жизнь и тоже откладываю, что могу… Откладывал бы больше, если бы не пил и не торчал, но тогда сошел бы на хер с ума и пользы б точно никакой не принес. А так – научился отвлекаться. Могу несколько часов кряду об этом не думать. Могу нормально общаться с людьми, смеяться, гулять и трахаться. В общем, держусь, но... сам понимаешь…

Он прерывает:

– Опухоль мозга?

Конечно, он произносит это, только чтобы заткнуть мой фонтан. Диагноз, вошедший в мою жизнь как нож под лопатку через несколько дней после того, как я качал Стаса на качелях, Вера уронила мое мороженое, а он своим заляпал синюю футболку с надписью Dinosauruses Never Die… а потом я чинил самокат, а они играли в китайскую игру с храпящим человечком… а вечером у Стаса заболела голова и не проходила несколько дней…

Конечно, Азимович знает этот диагноз. Это не тот парень, к которому надо подъезжать издалека.

Я развожу руками:

– В три года, понимаешь? Всего в три года. И, знаешь, порой я не понимаю, как твой долбанный папа…

Он обнимает меня, закидывает руку через мое плечо и прикладывает все тот же обгрызенный указательный палец к моим губам, и я тотчас же замолкаю.

– Тссс! – шипит он мне отечески, как неразумному дитяте. – Не богохульствуй, а то даже я не отмажу. Папашу не тронь! Если бы у тебя было шесть миллиардов восемьсот двадцать миллионов детей, ты уследил бы за каждым?

Я отрицательно мотаю головой, стучу лбом о камень. Почему-то кажется, что он гремит африканским барабаном. Слышно ли меня внизу, на площади? Не у кого спросить.

– Знаешь, брат, я понимаю, что рай – это круто, но будь добр, позволь мне встретиться с ним там чуть позже, а? Мне нечего тебе предложить – я собирался предложить апостольство… нет, ты не думай – апостольство искреннее, чистосердечное, не такое, как ты сказал… но апостольство тебе не нужно, и что ж – тогда я просто так прошу, по блату – ну и пусть по блату. Ты не смог спасти сто восемьдесят миллионов, но ты можешь спасти одну маленькую жизнь… и тебе станет на одну стовосьмидесятимиллионную легче. Фигня, конечно, но…

– Тссс! – Он снова прикладывает мне палец к губам. – Я знаю, что искренне, брат. Знаю, что ты и в натуре считал, будто способен на большее, чем человеческое существо, когда оказался у разбитого корыта с приевшейся женой, больным ребенком и деньгами, которые сколько ни получай, а все откладываешь, и все впустую. Но я точно так же знаю, что ты – всего лишь human being, чувак. Поэтому – скажу тебе еще раз – просто делай, что должен делать человек…

– Ты поможешь мне или нет? Я не могу так больше.

И тут в мою голову начинают закрадываться подозрения. В раю люди не плачут, так ведь? В раю всем хорошо. А мне сейчас ни разу не хорошо.

Мне, черт возьми, сейчас очень и очень плохо.

– Я не имею права тебе говорить… – вполголоса отмазывается Азимович.

– Скажи только, да или нет? Не терзай!

– Пойми, мы не должны обещать…

– Да или нет, сука?

Я быстро перекатываюсь на спину, хватаю его за грудки, одним движением переворачиваю и подминаю под себя. Наваливаюсь сверху всем телом, которое всегда было тяжелее его килограммов на тридцать. Его голова и плечи теперь словно бы вдавливаются в площадку, утопают в камне, и мне даже на секунду кажется, что его можно еще раз прикончить. Но на самом деле я не могу сделать ничего, кроме как беззвучно кривить рот и капать ему на лицо соленой жижей из глаз.

– …просто делай, что должен, – улыбается он, подмятый под мои девяносто кэгэ некогда боевой, а теперь бесполезно-офисной массы. – Ты сам давеча сетовал, что слишком недолго верил, и вся твоя жизнь из-за этого пошла наперекосяк. Так вот не повторяй своих же собственных ошибок, брат, не будь дураком. Да, и главное: ты пока еще не в раю. Тебя просто на время вырубили из «макарыча» – этот глупый петушок тебя не узнал и со страху пальнул. А теперь пора возвращаться.