Евангелие от святого Бернарда Шоу

Неожиданно в этой сцене появляется гениальный человек, Павел, ярый антихристианин, хранящий одежды мужей, побивающих Стефана камнями. Он терзал христиан с великим рвением: досуг, который совмещал он с деланием палаток. Эта предвзятая ненависть к Иисусу, которого он никогда не видел, — патологический симптом характерных свойств его совести и нервной конституции, предающих своих жертв тирании двух навязчивых страхов: страха греха и страха смерти, которые могут называться также страхом секса и страхом жизни.

Что до Иисуса, с его здоровой совестью более высокого порядка, он был свободен от этих страхов. Он свободно водил компанию с грешниками и, насколько нам известно, ни разу не задумывался о том, было его поведение греховным или нет; поэтому он убедил нас в том, что он — человек без греха. Даже если мы посчитаем его последние дни днями заблуждения, он, тем не менее, довольно убедительно показал нам преодоление страха смерти. Это должно было и восхищать, и ужасать Павла, или Савла, как он прежде звался. Ужас можно прочесть в его свирепом преследовании христиан. Увлечённость — в причудах его воображения: воображения, позволившего превратить имя Иисуса Христа в великую идею, открывшуюся ему по дороге в Дамаск; идею, что он сможет не только превратить два своих страха в религию, но и сделать начинания Иисуса ядром своей новой Церкви. Идея была чудовищной; и потрясение от этого, как он впоследствии заявил, сделало его слепым на несколько дней. Он услышал Иисуса, взывающего к нему из облаков: «Что ты гонишь Меня?» Природная ненависть к учителю, не страшащемуся Греха и Смерти, превратилась у него, видевшего чудовищность прекрасного в ложном свете, в неистовое личностное поклонение.

Автор Деяний Апостолов не замечает важности этого. Великая опасность обращения во все времена заключалась в том, что, когда религия высокого ума предлагается более низкому, более низкий ум чувствует увлечение, не понимая её и будучи не в состоянии возвыситься до неё, опуская её до своего уровня десакрализацией. Несколько лет тому назад я говорил, что обращение дикаря в христианство есть обращение христианства в дикость. Обращение Павла вовсе не было обращением: это Павел превратил религию, возвысившую одного человека над грехом и смертью, в религию, столь полно подчинившую себе миллионы людей, что их собственная природа сделалась для них ужасом, а религиозная жизнь — отрицанием жизни.