Евангелие отца

- А ведь мне говорили, что Вы достойны того что имеете и еще более достойны того что можете иметь. Вас не должно волновать наше так называемое сотрудничество с ваххабитами, экстремистки настроенными мусульманскими сектами, различного рода христианскими религиями и обществами, а также различными странными личностями. Дорогой мой Великий Мастер, - Питер Шрайбер перешел на шепот и подмигнул. – Мы с Вами можем кое-что сделать – надо только очень постараться и открыть глаза. Очень постараться посмотреть на этот мир с разных точек зрения. Это трудно и часто труднее, чем кажется, но это очень надо сделать, потому что в ином случае нам грозит большая беда. И она будет страшнее, чем любая самая жуткая война. Потому что в войне хотя бы есть цель, а в нашей ситуации все действия бесцельны, если не считать целью самоуничтожение.

- И это говорите Вы, военный?

- Именно так. Потому что именно мы видим войну изнутри, потому что политики и священники не видят смерть – они видят только хронику в своих кабинетах. А для того, чтобы она превратилась в телешоу, вообще придумали человеческую боль раскрашивать – так лучше видна кровь. А настоящая кровь липкая и она пахнет крайне неприятно даже когда ее совсем немного.

- Я рад, что мы встретились и теперь многое мне видится по-иному. Только вот могу ли я Вам верить? За последние несколько дней я поверил в том, во что не мог поверить всю свою жизнь.

- Есть способ поверить. – Шрайбер посмотрел на часы. - Сейчас в этот зал войдут двое молодых людей. Один будет средних лет, а другой с виду еще совсем юноша. Они сядут вон за тот столик у окна, где висят два меча с красными кистями, видите? Тот, что помоложе и будет тем, о ком мы с Вами говорили – его зовут Люсьен. Я скоро уйду, а Вы закажите себе чаю с травами – в этом ресторане он особенно хорош. Это Вам не пакетики. И еще возьмите tirggel - медовые печенья, выпеченные в форме фигурок. Хотя до Рождества еще далеко, но здесь их Вам подадут. Порадуйте себя немного – ведь Рождество скоро могут отменить. – Шрайбер усмехнулся. - Это, конечно, не очень удачная шутка. Через минут пятнадцать к Вам подойдет тот, что постарше и предложит Вам пересесть за их столик – сделайте так, словно Вы обрадовались встрече со старым знакомым. Поговорите с Люсьеном, мне кажется, что Вам будет, что у него спросить. – Питер встал. – Да! Вот еще что. – Он достал из внутреннего кармана пиджака старый пожелтевший конверт. – Теперь это Вам. Не потеряйте. Придет время, когда Вам придется его кому-нибудь передать. Ну а мне пора и я действительно был рад с Вами познакомиться.

- Скажите еще вот что, мистер Шрайбер. Вы заранее были уверены, что я соглашусь или это импровизация?

- Был момент, когда я был готов уйти, но мне говорили, что Вы человек чести, а это понятно военным чуть лучше, чем другим. Приятного вечера.

- И это все?

- Мы увидимся завтра и уточним некоторые детали.

- Я надеюсь на Вашу честность, мистер Шрайбер.

- На честность, говорите. – Мужчина усмехнулся. – Странная категория в сегодняшнем мире. Вы верите в честность?

- Как ни странно.

- А в принципы?

- Верю.

- А в Бога?

- Вы задаете странный вопрос.

- Не такой уж он странный, поверьте. Вы искренний, честный и порядочный: как же Вы чуть не отравили юношу, который совершенно ни в чем не виноват, кроме того, что родился не под той звездой, что и Вы? – Шрайбер стоял и, улыбаясь, смотрел на Великого Мастера.

- Но, я думал, что рыцарь…. Ведь это был Ваш человек, в конце концов! Это было простое успокоительное.

- А если нет? Что Вам пришлось бы делать с Вашей порядочностью и верой? До завтра, мистер Тиз. Подумайте над тем, что я сказал.

Гл. 45

Месяц Абиб – кончается август. Жаркое время и смутное время. Закатное солнце, как затухающий огонь печи, в которой готовился хлеб. Но только нет самого прекрасного запаха на свете – запаха хлеба, потому что пахнет кровью. Ее тоже нет, но, кажется в лучах заходящего солнца, что вот-вот реки станут красными и камни оживут, и стон их разнесет ветер по выжженной земле.

Костер разгорался, а вокруг костра сидели восемь человек, молчали и перебирали пальцами четки. Ветер почти утих и треск сучьев в костре напоминал далекие выстрелы где-то там за Храмовой горой. Тут был мир, здесь молились каждый Тому, в кого верил, если вообще верил в то, что происходящее было Его волей. А по-другому и быть не могло, потому что не могли они по собственной воле придти сюда, ибо не хватило бы им силы их веры. Не могли они сами сесть так близко от святого для всех места в день смерти Иосифа – земного отца Иисуса, чтобы просто принять его и поздравить с новой жизнью того, кто сидел пока поодаль и кусал губы в ожидании.