Евангелие отца

Я, конечно, весь в черном. Конечно. А в чем еще я могу быть в сорокаградусную жару в центре Средиземного моря? Черный костюм, белая рубашка, галстук и обязательно лакированные туфли. Ну, вы понимаете: как на похоронах, в начале корпоративных вечеринок и на торжественных обедах у мэром небольших городков. Слава Богу, я ношу черные очки – это ему нравится – мне тоже, потому что солнце днем на палубе светит в глаза именно мне, а не ему. Мистеру Андреасу (какой он Андреас - он стопроцентный не Андреас – он все что угодно, только не Андреас – что это еще за имя для еврея?) хочется, чтобы я был не за его спиной, а за спиной его гостей. И вот – он сидит спиной к солнцу – я стою лицом к солнцу и ни черта не вижу. Я не вижу ни его гостей, ни их очаровательные груди, ни их плоские животы, ни их практическое отсутствие трусиков, ни даже их уставшие рты – я вижу перед собой тушку, которая не заслоняет солнце, но блестит не хуже. Вчера я попытался стать чуть сбоку (вы понимаете) – он заверещал, как пустой миксер и я встал на свое место. Правда, я шел эти два шага очень медленно, потому, что камушек каратов на пять в пупке одной гостьи и два бриллиантовых колечка в розовых сосках другой, заставили меня вспомнить, как мне все это надоело. Я хочу задушить мистера Андреаса, отлепить от себя костюм (французский модельер постарался сделать так, чтобы тончайшая верблюжья шерсть моего костюма за три тысячи евро навсегда уничтожила во мне малейшие намеки на доброе отношение к достойному, в целом, животному). Я хочу перенять у этого животного только одну его замечательную привычку плеваться. А еще больше я хочу взять этих двух гостей и еще двух, отсыпающихся от ночных игр с мистером Андреасом, и плюхнуться с ними бассейн, около которого мы все сейчас и находимся. Уверен – мне было бы проще смириться с присутствием мистера Андреаса и с его любимым жестом (это когда он вытирает своим пятисотдолларовым галстуком свои толстые губы после того, как очередной жирный кусочек баранины отправлен в рот), если оставшиеся 3 недели, я буду стоять за его спиной и очень внимательно (я вам обещаю) наблюдать за гостями. Тем более что вчера капитан предупредил меня, что сегодня вечером ожидается вертолет с новой партией блондинок (брюнетки сейчас не идут – не сезон – брюнетки хороши зимой). «А этих куда?» Это я спросил. «Этих в отпуск» - сказал капитан. Так можно сойти с ума: нельзя привозить по пять красавиц каждые две недели – они могут просто не выдержать (не все любят запах потной баранины). «Их надо менять чаще». «А чаще нельзя» - сказал мне капитан вчера. Если чаще менять - они идут уже по розничной цене – то есть по штукам. А мистер Андреас любит все покупать партиями и отгружать партиями – так он экономит на транспорте.

Я все это понимаю – я не понимаю только одного – зачем я здесь? От кого я его охраняю? Я же ночью рядом не сижу в его будуаре, когда все самое такое и происходит. А днем его топить у гостей уже нет сил…. Что он с ними, интересно, делает? Тишина ночью на палубе стоит, как рыбки в море плещутся слышно, а гостей не слышно. Вот ведь – загадка, а вы мне про воскрешение…

Ночью на палубе тихо. Хотел бы сказать, что матросы поют, что я в легкой майке и шортах со стаканом «гибсона» в руке…. Картинка из старого мюзикла. Слава Богу, никто не поет и я в костюме, и «гибсон» невозможен – мистер Андреас учует запах маринованной луковицы за милю. Как это возможно после баранины – не спрашивайте, не знаю. А вот звезды есть, и сигарета есть, и еще три недели есть, чтобы попытаться придумать, что я буду делать, когда мне отдадут последний чек. Когда заберут костюм, который стал моей второй кожей (хотя, костюмов, кажется штук семь – я их просто меняю каждое утро), и я вернусь в Танжер к своей проблеме: что делать дальше? Что я буду делать дальше?

Я знаю только два места в мире, где мне было также нехорошо, как сейчас: в большом казенном доме на берегу Потомака и в кафе на окраине Рима, когда на жирный и липкий пластиковый стол постелили вчерашнюю «Carriere della sera», поставили трехлитровый графин с дешевым вином и тарелку маленьких маринованных осьминогов. Последствия от этого обеда были такие же, как ежедневные ноющие и липкие ощущения предательства своих граждан собственной родиной все двенадцать лет службы в «конторе».