Евангелие страданий

Только тот, кто предал душу свою мирским страстям и похотям, тот, кто выбрал блестящее рабство, предавшись удовольствию и став не в силах освободить себя от кружащего голову или мрачного страха, сопряженного с ним, – только он довольствуется свидетельством творения о том, что он способен ловко и сметливо пользоваться им, служа мгновению. Человек – владыка всей твари, и она подчиняется даже такому недостойному его владычеству. Сколь грустно видеть такую пропащую жизнь, которую сам человек отнюдь не считает при этом бездумной, но, напротив, мнит, будто он во всем разбирается и, заблуждаясь сердцем, надеется все обратить себе на пользу. Когда он видит, что небо краснеет в вечерний час, он говорит: завтра будет хорошая погода, но если он видит красным и темным небо с утра, он говорит: сегодня будет буря; ведь о лице неба, о погоде и ветре он умеет судить[97]. Поэтому он говорит: «Сегодня или завтра отправимся в такой-то город и проживем там один год, и будем торговать и получать прибыль»[98]. Когда он с умом возделывает свою землю, он рассчитывает, что она принесет ему большой урожай. Его глаз радуется виду обильного урожая – тому, что он, быть может, бездумно называет благословенным плодом. И он спешно строит новые житницы больше прежних, ведь ему нетрудно смекнуть, что старые не вместят это изобилие. Теперь он спокоен и радостен и превозносит существование, но вот он ложится спать и слышит: «В эту ночь Я душу твою взыщу у тебя»[99]. – Его душу; не слишком ли многого от него теперь требуют; поймет ли он это? Ведь дело идет не о богатом урожае и не о недавно построенных житницах, но о том, что он, быть может, забыл, будучи занят всем этим, – о том, что у него есть душа. – Но тот, кто хоть сколько-нибудь серьезно смотрит на жизнь, тот легко видит, что он – владыка не в том смысле, что он никому не служит, и что человек отличается от животного не только тем, что он сметливее, чем оно.

Только тот, кто трусливо бежит от всякого более глубокого понимания и не имеет мужества принять ответственность владыки, тем самым восприняв и обязанности слуги; не имеет смирения желать слушаться, чтобы научиться владычествовать, и желать владычествовать лишь постольку, поскольку ты слушаешься, – лишь таковой может заполнять время непрерывным размышлением, которое никуда его не ведет, но служит скорее развлечением, в котором его душа, его способность понимать и желать исчезает, как пар[100], и гаснет, как пламя. Сколь грустно видеть такую самопоглощенность, сколь далек такой человек от того, чтобы своей жизнью выражать высокое предназначение человека – быть Божьим соработником, – своей жизнью свидетельствовать о нем.