Евангелие страданий

«Но удачу так легко понять», и все же одаренный не может верно понять ее. Посмотри на него, одаренного, кого природа наделила всем сполна, кому она дала крепость и ум, и силу духа, и смелость сердца, и стойкость воли. Посмотри на него! Отчего трепещет порой в своем внутреннем он, заставляющий весь мир трепетать перед ним? Отчего изнемогает порой от страха он, владеющий всем благодаря своему уму? Отчего чувствует порой бессилие в своем внутреннем он, кто на все перед собой смотрит бесстрашно? Или разве иметь силу и не знать, для чего она у тебя, – не повод содрогаться от страха в минуту покоя и чувствовать бессилие в свободное мгновение?! Гражданское правосудие бдит над тем, чтобы всякий пребывал в пределах своих границ, чтобы каждый единственный служил целому. И если оно находит человека, сила которого будит всеобщее внимание, оно требует у него объяснения, для чего он употребляет ее, и если он не может дать объяснения, она начинает подозревать его в том, что он, быть может, не добропорядочный гражданин, а нарушитель общественного порядка. Человеческое правосудие – лишь слабое подобие божественного, и последнее тоже приходит к единственному, ведя еще более строгое расследование. Если оно встречает человека, который на вопрос, для чего это у него, не может ответить ничего, кроме того, что он сам этого толком не знает, божественное правосудие становится подозрением против него. Оно, быть может, и не отбирает у него силу, ведь он мог еще не употребить эту неверно; но оно присутствует как страх в его душе, который обнаруживает себя, когда человек меньше всего этого ожидает. Чего недостает тогда такому человеку? Чего, если не того, чтобы быть утвержденным во внутреннем человеке? – Напротив, тот, в чьей душе в заботе обретается внутренний человек, он не радуется, обнаруживая в себе силу. Он становится неспокоен и чуть ли не напуган самим собой. Со страхом убеждается он в том, сколь многое он может. Но если ему не удается отделаться от этой силы в себе, его забота и сердечный страх все возрастают и возрастают, пока в этой заботе не рождается утвержденность во внутреннем человеке. Тогда он знает уже не только то, что у него есть сила, но и то, чего не знал первый одаренный – то, Кому за это причитается честь и Кому она принадлежит по праву. Тогда он радуется тому, что все, предпринятое им, удается, тогда он жаждет достичь цели, к которой стремится, но еще более он радуется Богу и жаждет мгновения, когда он с Богом своим возрадуется удаче. Тогда душа его простирается на весь мир, и планы его широко охватывают землю, но когда в тишине ночи он слышит: «Дай отчет в управлении твоем»[107], – он знает, что значит это требование, он умеет отчитаться о том, как он распоряжался вверенным ему; и даже если при этом у него есть недостача, он без страха оставляет мир замыслов и состязаний, которому не столь уж принадлежала его душа, оставляет умно развиваемую и широко простертую деятельность, которая была для него изо дня в день поводом для того, чтобы утверждаться во внутреннем человеке.