Евангелие страданий

Тогда и удача помогает утвердиться во внутреннем человеке. Часто можно слышать разговоры о том, что жизнь непостоянна и обманчива, и сколь бы ни были различны желания и надежды отдельных людей, очень многие едины в том, что их прекрасные ожидания не сбываются, – хотя, конечно, они прежде всего обманулись, начав тешить себя представлением ожидаемого. И они клянут тогда мир, называя его юдолью скорбей; клянут время, говоря, что оно делает злую работу и ставит преграды, которые не приближают человека к желанной цели, но все более удаляют от нее; клянут людей за то, что они вероломны или, по крайней мере, ленивы, вялы, самолюбивы; клянут самих себя, равно как и все прочие вещи в мире, за то, что они не таковы, каковыми казались; клянут порядок вещей на земле за то, что успех имеет всякая безвкусная дичь; что превозносятся дела, вся сила которых в болтовне; что хвалят чувство, вся сила которого в плетении словес; что участие находит лишь та нужда, что кричит о себе; тогда как достойное стремление получает лишь неблагодарность и непризнание; тихое, глубокое чувство встречает лишь непонимание; глубокая, одинокая печаль находит лишь оскорбление. И крайне редко можно слышать серьезный голос, увещевающий всякого получить образование в школе жизни и позволить трудностям себя воспитать; услышать верную речь, которая со всей настойчивостью спрашивает: спасется ли богатый, пойдет ли могущественный тесным путем, отвергнет ли себя счастливый, примет ли ученый и умный презираемую истину. Однако эту речь не замечают, продолжая жаловаться на то, что не просто в жизни человека случается быть несчастьям, но что самая жизнь его – несчастье; и для такого взгляда человеческое существование оказывается темной речью, которую никто не в силах понять. – Но ведь удачу понять так легко. И все же – Иов был пожилой человек и состарился в страхе Божием, он приносил всесожжение за каждого из своих детей всякий раз, когда они шли на пир[104]. – «Но ведь удачу понять легко» – и все же и сам удачливый не может ее понять. Посмотри на него, счастливца, кому удача в радость оттого, что она во всем ему потворствует. Он не работает, однако пребывает как Соломон во славе, его жизнь – танец, его мысль опьянена грезами желаний, и всякая мечта исполняется, его глаза получают пищу раньше, чем успеют этого пожелать, его сердце не скрывает никаких тайных желаний, его стремление не знает границ. Но если бы ты спросил его, откуда все это приходит, он, вероятно, ответил бы легкомысленно: «Я и сам не знаю». Этот ответ, пожалуй, даже развлек бы его в его легкомыслии, словно вскользь брошенная шутка, но он не понимал бы и даже не чуял бы, что́ он на самом деле сказал и ка́к он осудил тем самым себя самого. Гражданское правосудие бдит над тем, чтобы всякий владел тем, что принадлежит ему по праву. Когда оно находит человека, чье богатство и изобилие для всех удивительно, оно требует у него объяснения, откуда он все это получил. И если он не может этого объяснить, оно начинает подозревать его в том, что он, быть может, получил это нечестным путем, что, возможно, он вор. Человеческое правосудие – лишь несовершенное подобие божественного, бдящего над всяким человеком. И когда человек на вопрос последнего, откуда у него все, не имеет ответить ничего, кроме того, что он сам этого не знает, оно судит его, оно становится подозрением против него в том, что он обладает этим незаконно. Это подозрение – не слуга божественного правосудия, но само Правосудие: Тот, Кто обвиняет и судит, и выносит приговор, и соблюдает душу в заточении, дабы она не убежала. Что потребно тогда удачливому? Что, если не быть утвержденным во внутреннем человеке? Но вот у него нет ни заботы, ни внутреннего человека; если что-то такое и было, оно стерлось и сгинуло. Напротив, тот, в чьей душе в заботе обретается внутренний человек, он не радуется, когда удача во всем потворствует ему. Его охватывает тайный ужас перед силой, которая желает таким образом все расточить, он страшится иметь с ней дело; ведь она словно бы требует взамен чего-то столь ужасного, что он едва ли в силах дать имя страху перед этим. Он принял бы с благодарностью намного более скромную долю, лишь бы только знать, от кого все это приходит. Ведь забота в нем требует это разъяснить, требует свидетельства об этом. Даже если бы его поставили на вершину горы, откуда он мог бы обозреть все царства и государства мира[105], и ему сказали бы: это все твое, – он пожелал бы сперва узнать, кто поставил его на эту вершину, кого ему благодарить. Но вот удача остается при нем, она, как он назвал бы это, продолжает его преследовать, и тогда его забота становится все сильнее; но покуда возрастает его забота, его душа утверждается, наконец, во внутреннем человеке. Итак, удача послужила возрастанию в нем заботы и этим помогла ему утвердиться во внутреннем человеке; ведь тот, кто владеет всем миром и благодарит Бога, тот утверждается во внутреннем человеке. Он будет тогда радоваться совершенно иначе, чем тот удачливый, о котором шла речь вначале; ведь как раз тот, кто, имея мир, пребывает как не имеющий[106], поистине имеет мир; в противном случае мир обладает им. Он радуется тогда всем благим дарам, но еще более радуется он Богу и о Боге, Который их дал. И взор его радуется красоте земли, и он веселится о полноте своих житниц, и строит бо́льшие, и мирно ложится спать, и когда он слышит: «этой ночью Я душу твою взыщу у тебя», – он понимает, чего от него требуют, он тотчас же готов, и он умеет дать лучший отчет о своей душе, которую он возьмет с собой, чем о всем том великолепии, которым он владел и вот теперь оставляет, о всем том великолепии, которому он радовался и которое изо дня в день помогало ему утвердиться во внутреннем человеке посредством благодарения.