Евангелие страданий

Итак, и удача, и неудача могут помочь утвердиться во внутреннем человеке. Но никакой человек не может сам себя утвердить в нем, так же как тот, кто принимает свидетельство, не есть Тот, Кто его дает. Об этом Павел также напоминает в читавшемся нами послании. Ведь свидетельство само есть дар от Бога, от Кого нисходит всякий благой и совершенный дар[117], оно есть самый дивный дар, нисходящий от Отца Небесного, от Которого именуется всякое отцовство на небесах и на земле[118]. Это слова апостола, и этому Божиему отцовству приписывает он утверждение во внутреннем человеке – так, что Божия любовь именно в этом – в том, что она утверждает во внутреннем человеке – проявляется как любовь Отеческая. Мы называем Бога Отцом, человек радостно и доверчиво утешается этим именем как самым прекрасным, самым возвышенным, но и самым правдивым и самым осмысленным; и все же это выражение является образным, оно взято из земной жизни, пусть даже из самого прекрасного, что есть в земной жизни. Но если это выражение является образным, переносным, достигает ли оно тогда действительно до небес, дабы назвать то, чему оно должно дать имя, не изнемогает ли оно тем сильнее, чем выше оно поднимается, как и всякая земная тоска, говорящая всегда темно. Да, для того, кто обращен к внешнему, это выражение становится иносказательным и не исконным; ведь, полагая, будто Бог дает благие дары, подобно земному отцу, и будто эти дары как раз и показывают, что Бог – наш Отец, он судит внешне, и для него самая истина становится иносказанием. Но внутренний человек смотрит не на дары, но на Дающего, человеческое различение между тем, что можно назвать дарами, и тем, что язык не склонен так называть, исчезает для него в существе Дающего; радость и печаль, удача и неудача, нужда и победа для него – дары, ведь главным является для него Сам Дающий. Внутренний человек понимает тогда, он убежден тогда в том, что Бог – Отец Небесный и что выражение «Отец» не является здесь переносным и потому несовершенным, но является исконным и истинным, потому что Бог не просто дает дары, но с ними дарует и Себя Самого, на что неспособен человек, в даре которого может присутствовать его чувство или его настроенность, но не самое его существо, и который не может проницать собой все содержание дара, не может весь целиком присутствовать в даре и, тем более, в каждой из малейших его частиц. Ты, мой слушатель, не раз думал, что если эта мысль о Боге как Отце изошла из земного отцовского дома и блуждала в мире, ища подняться до представления о Нем, всемогущем Боге, Творце неба и земли, как Отце всех людей, то все же у Бога ты оказывался лишен того, что было твоим уделом в доме земного отца, – лишен предпочтения перед другими, которое ты имел лишь потому, что ты был его ребенком, а он твоим отцом – лишь твоим отцом; и мы не будем отрицать того, о чем ты мог тогда думать, – того, что сравнение было здесь не совсем точным. Но ведь если ты приходил к своему земному отцу в безмерной радости оттого, что ты приобрел весь мир, ты, наверное, и в нем находил ответную радость; ведь как ему не радоваться с радующимся[119], тем более с тем радующимся, который был ему дороже всех? Но именно потому, что он любил тебя, он радовался словно бы наугад, не зная, не будет ли тебе в погибель то, что ты приобрел. Напротив, если ты, радуясь о том, что приобрел весь мир, приходил к своему Небесному Отцу, то Он полностью разделял с тобой твою радость, поскольку то, что ты радовался с Ним, было тебе порукой в том, что твое приобретение послужит тебе во благо. – Или если ты в слезах и печали приходил к своему земному отцу, он, наверное, тоже в ответ плакал, ведь как ему не плакать с плачущим[120], тем более с тем плачущим, которого он любил больше всех? Но ты не мог сделать так, чтобы он до конца тебя понял; он скорее печалился оттого, что ты печалился, нежели печалился о том, о чем печалился ты. Напротив, если ты приходил в печали и в душевной тяготе к своему Небесному Отцу, он был Единственным, Кто имел уши, чтобы слышать говоримое втайне[121], и Отцовство, чтобы это верно понять. – Или ты приходил к своему земному отцу согбенным, терзаемым заботами, и находил его слабым, колеблющимся, не имеющим для тебя утешения, и твоя боль лишь усиливалась от его ответной печали; но когда ты приходил раздавленный и уничтоженный к своему Небесному Отцу, ты находил Его сильным, и тем сильнее, чем слабее ты был, готовым помочь тебе, и тем более готовым помочь, чем больше в этом была нужда… Мой слушатель! Сравнение здесь отнюдь не является точным. Но вот теперь ты можешь понять, что не по образу отца, который есть у тебя, как и у всякого человека, Бог именуется Небесным Отцом, но, напротив, как говорит апостол, от Него именуется всякое отцовство на небесах и на земле; так что даже если тебе дан самый любящий из отцов, то и он, при своем самом лучшем расположении, есть лишь отчим, лишь тень, лишь отсвет, подобие, образ, темная речь, напоминающая о том Отцовстве, от Которого получает имя всякое отцовство на небесах и на земле. О, мой слушатель! Разумеешь ли ты это блаженство? Напомнила ли тебе моя речь о том, чем ты владеешь, лучше и глубже, и полнее, и блаженнее, чем я могу это описать; и не внесла ли она расстройства во что-либо из того, чем ты обладаешь? Ведь что может быть блаженнее этой мысли, что никакая удача, никакая одаренность, никакая забота, никакая обида, никакое искушение, ни настоящее, ни будущее[122] не могут искоренить человека, но могут послужить тому, чтобы укрепить и утвердить его.