Эварист Галуа (Избранник богов)

Во второй половине дня Антуан вернулся и сообщил, что все устроено. К несчастью, ему не удалось уладить дело мирным путем, хотя он старался, как мог. Дуэль будет завтра, в шесть утра. Он, Антуан, зайдет за Эваристом ровно в пять. Он пообещал достать фиакр и захватить пару пистолетов. Эваристу не остается никаких дел, решительно никаких. Разве что, пожалуй, поупражняться в стрельбе. Секунданты остановились на стандартном виде дуэли — á volonté (по желанию).

Еще вот что: условились также дать честное слово, что вся история останется в секрете. Имена противников узнают только те, кто будет завтра на дуэли. Доктора решили с собой не брать. Но второй секундант, друг Антуана, — студент-медик. Он сможет оказать помощь.

Эварист слушал молча. Когда Антуан спросил, чем он еще может быть полезен, Эварист сказал, что до завтрашнего утра хотел бы побыть один.

«Сейчас четыре. Тринадцать часов наедине с собой! Тринадцать часов я волен делать, что пожелаю. После — мерзкая процедура: брать пистолет, держаться прямо, смело глядеть в лицо смерти. Сохранять невозмутимое выражение, играть идиотскую роль, пока не задернется занавес жизни. Потом — недолго — останусь жить в памяти людей. Обо мне вспомнят! Одни помянут добром, другие — злом. Затем настанет время, когда не только Эварист Галуа, но даже память о нем умрет. Однажды кто-нибудь подумает обо мне в последний раз, и больше моего имени не вспомнит ни одна живая душа.

В памяти друзей я буду жить и после смерти. Но черты мои станут понемногу расплываться. Время изгладит воспоминание; останется символ, имя, бледный, полустертый образ. Потом забудутся и они.

Бессмертие! Слава — вот единственное оружие, чтобы сразиться с судьбой, смертью, забвением. Лишь немногим дано перед смертью создать нечто новое, чему суждено, меняясь, вечно жить в памяти людей. Не все ли равно умирающему, будет ли он бессмертен или нет? Будет ли след, оставленный им в жизни, долговечным и драгоценным? Ты умираешь — есть ли тебе дело до бессмертия? Да, есть!

Какой же след оставит моя жизнь? Я умираю из — за ничтожной глупости. Хорошо еще, что все дали слово молчать. Никчемная, жалкая смерть. Чем меньше о ней узнают, тем лучше. А вот жизнь? Какую память о себе оставлю я людям?

Да! Моим делом было дело народа. Всю жизнь я хотел бороться с тиранией. Я знаю, это звучит напыщенно. Но таков наш век. Меня отец учил бороться с тиранией. Отец! Не знал он, умирая, что не пройдет и трех лет, как я последую за ним. Хорошо, что не знал. А мать? Она будет плакать. Скажет, что всю жизнь боялась, как бы что-нибудь подобное не произошло с ее мальчиком. И вдруг случилось неладное! А ведь маленьким он был спокойный, веселый, послушный. Огюст, Альфред. Эти будут горевать по-настоящему, глубоко. Они, наверное, и будут последними, кто вспомнит Эвариста Галуа.

Бессмертие! Что совершил я для народа, чье дело стало моим? В июльские дни не сражался. Битву выиграли без меня и без меня проиграли. Что же я сделал? Говорил речи, строил планы, замышлял, поднял нож. Хотел показать движением руки, что цареубийство может оказаться разумным шагом. Меня таскали по судам. Сажали в тюрьму Сент-Пелажи. Освободили ровно месяц назад. К чему все это привело? Ни к чему. Заслужил ли я право на вечную память в сердце народа? Нет. Я недостоин бессмертия. Да, правда, я молод. Может быть, если бы мне дали еще немного времени, я бы остался жить в сердцах людей.

Бессмертие! Иногда оно куплено одной минутой героизма. И стар и млад может получить бессмертие. Нужен лишь удобный момент, когда история согласна уступить его по сходной цене. Как рад бы я был заплатить за него жизнью! Но когда можно было купить бессмертие, я взаперти сидел в лицее. А во времена Луи-Филиппа бессмертие не продается.

Есть и другое бессмертие. Его достигают не жертвой духа, но торжеством разума. Этим я заслужил право жить в памяти ученых и математиков — не только во Франции, а и во всем мире; повсюду, где преподают и понимают математику. Но моя работа оставила мало следов. Немногие мои труды, написанные или опубликованные — короткие, отрывочные, не содержат важных результатов. Они прошли незамеченными и будут забыты. Рукописи, посланные в академию, так и не опубликованы. Самое важное у меня в голове. А то, что хранится там, перестанет существовать, когда остановится сердце. Следы работы будут жить, только если я дополню умственную работу чисто механической: запишу результаты черным по белому. Тогда что-то останется. В голове все четко, ясно. Но если я умру, никто не узнает, что именно я, Эварист Галуа, решил проблемы, которые кто-нибудь другой, возможно, снова решит через несколько лет. Да, нужно, чтобы их решение навсегда было связано с моим именем. Пусть они станут известны в математике как теоремы Галуа, методы Галуа!